Первые слезы

 

Людмила и Валерий Демины

ПЕРВЫЕ СЛЕЗЫ
(УЧИЛКА И ДЕБИЛ)

литературный сценарий
полнометражного художественного фильма

1982-2013 г.г..

 

Огромные коридоры школы с высокими потолками, с полами, выложенными кафелем, были полны тишины. Даже голоса учителей не слышались за громоздкими толстыми дверями. Полумрак лился из больших окон, заслоненных высокими деревьями и серой завесой промозглого осеннего дождя. И вдруг эту тишину нарушил захлебывающийся высокий и девчачий смех. Нарушил и тут же смолк.
Тревожно вскинула голову молодая учительница с нервным лицом и грустными глазами. И заворожено прислушалась…
Она сидела в пустом классе, который пестрел разложенной на партах форменной одеждой: кителями, платьями, фартуками.
Учительница еще немного послушала, но смех не повторялся, и она опять наклонилась над толстой потертой тетрадью, в которой что-то писала.
Запись кончалась словами: «…я неизлечима несчастна. Отчего?»
Вдруг возле двери послышалось какое-то движение, возглас испуга, и сразу за этим гулкий топот убегающих ног.
Учительница быстро поднялась и распахнула дверь.
В коридоре мелькнули фигурки двух девочек.
Тетрадь на столе осталась открытой: «… я неизлечимо несчастна. Отчего?»
Учительница настигла девочек за поворотом, где они спрятались за дверью. Слишком суровое выражение ее лица выдавало ее насмешливое отношение к происходящему.
Девочки, ни слова не говоря, потупили головы и послушно пошли за ней в класс.
Учительница села за свой стол и увидела раскрытую тетрадь. Поспешно захлопнула ее.
От девочек не ускользнуло это движение. Теперь они смиренно сидели перед ней на первой парте.
Учительница сложила руки и строго посмотрела на девочек.
— Да ну-у-у!- сразу заныла беленькая хорошенькая девочка с несколько глуповатым лицом, Люба Савельева. — Надоела мене эта физкультура? И вообще — мне нельзя.
— Тебе тоже? — спросила учительница у другой, угрюмо рассматривающей что-то на парте. Та молчала.
— .Да ну, Беляков дурак такой, — «объяснила» за нее Люба.
— В каком смысле? — осторожно спросила учительница.
— Да ну, смеется, как дурак!
— Что я толстая, — наконец заставила себя сказать Света. — В тренировочном… — она не договорила и отвернулась.
Учительница усмехнулась.
— Да-а-а, вам, смешно, Наталья Ивановна, у вас фигура стройная, вы не понимаете просто! — опять заступилась за подругу Люба.
— Понимаю, — виновато сказала Наталья Ивановна.
— Не понимаете! — встрепенулась и Света и опять отвернулась.
Наталья Ивановна вдруг быстро стала перелистывать страницы своей тетради.
— Вот, читай, — сказала она, найдя нужное место. — Вслух, не бойся.
Света долго смотрела в тетрадь, потом глаза ее, еще в слезах, расширились. Она вопросительно посмотрела на учительницу.
— Это мой дневник, — объяснила та. — Читай вот здесь.
— «Какая это мука — быть такой некрасивой!» — начала Света и, словно не веря своим глазам, еще раз посмотрела на красивую Наталью Ивановну. — «Тощая, длинная, ресницы короткие. Из-за этого я на переменах не выхожу в коридор. А там он, мой икс…»
— Мне тут тоже четырнадцать, — прервала ее чтение учительница и взяла дневник обратно. — В этом возрасте очень превратные представления о своей внешности. Ты вырастешь и станешь очень привлекательной, поверь мне… Но при условии — физкультуру не прогуливать! — назидательно добавила она.
— А этот икс… вы были влюблены в него? — спросила Света.
— Ну да! — засмеялась учительница,
— А кто он? — поинтересовалась Люба.
— Да я уж не помню… Какой-то мальчик из параллельного класса,
— Не помните? — удивилась Света. Переглянулась с Любой. — Ну почитайте еще что-нибудь,- снова попросила она.
Наташа заглянула в дневник:
— Ну вот… В этот же день… » У меня столько вопросов, и ни на один нет ответа. Люди чего-то добиваются, ищут, ждут и… умирают. Непонятно. Мне кажется, что все мы существуем где-то в другом месте, и на очень короткое время нам дают счастье — жить на Земле. Только не все понимают, что это счастье, и часто проклинают свою жизнь. Лично мне охота жить, жить, тыща раз жить!»
Наташа отстранилась от дневника, точно изумилась такому состоянию своей души, столь далекому от нынешнего…
Зазвенел звонок, и вместе со звонком вбежали ребята в спортивных формах, вспотевшие, возбужденные и красные. Беляков выделялся среди них: крупный, некрасивый, ясно было видно, что он еще и старше всех в классе. Он перепрыгнул через средний ряд парт, заставив Любу и Свету испуганно отпрянуть, взял свою одежду и, играя на ходу бицепсами, демонстративно, не торопясь, прошел мимо девочек обратно, к выходу.
Света и учительница понимающе переглянулись.
— Ненавижу его, — тихо сказала Света.
— Беляков! — окликнула его Наташа.
Но он уже выскочил из класса, а в дверь теперь входили девочки, в отличие от мальчиков, медленные и томные, в сопровождении классной руководительницы Татары Николаевны, пожилой, болезненного вида женщины.
— Наталья Ивановна! — громко заговорила она, привлекая к разговору весь класс. — Вы не поможете нам подготовить к празднику спектакль? Веселый, смешной, с танцами и песнями?
— Мюзикл, да? — повернулась к ней Наташа. — В стиле ретро? Бальные платья, маски?
Оживившиеся девочки плотным кольцом окружили учительниц…

В универмаге было многолюдно, звучала музыка.
Наташа переходила от одной витрины к другой, внимательно рассматривая манекены в вечерних туалетах и кое-что зарисовывая в блокнот. Повернулась, чтобы перейти к другой витрине, и вдруг натолкнулась на мужчину лет за сорок, который, не видя ее, прошел мимо, а Наташа почти остолбенела. Оглянулась и, еле волоча ноги, сделала несколько шагов дальше. Потом опять остановилась и посмотрела ему вслед.
С виду он был совсем непримечателен. Но в небрежности костюма, в тусклых красках его облика была своеобразная изысканность, а насмешливое лицо с живыми глазами обладало той неброской, странной для мужчины миловидностью, которая не могла надоесть.
Наташа была невероятно взволнованна этой встречей, но, что-то решив про себя, быстро пошла к выходу. И вдруг увидев, что он, как показалось ей, ждет ее у дверей, метнулась обратно в толпу.
Она подходила к прилавкам и в каком-то судорожном волнении невидящими глазами рассматривала то, мимо чего только что равнодушно проходила. Она ни разу не оглянулась, но спиной чувствовала, что мужчина следит за ней. И невольно — не из кокетства, а из желания оживить и наполнить для обоих это мгновение — она, сама не отдавая себе отчета, превращала свои действия в какое-то представление.
Купила помаду и тут же накрасила губы.
Потом стала копаться в ворохе косынок, одну повязала себе на шею и под обеспокоенным взглядом продавщицы пошла за нее расплачиваться.
Без разбора снимала с вешалок платья и прикладывала их к себе.
Вошла в шляпный отдел…
В зеркалах каждый раз отражалось разное ее лицо: то детское и испутанное — в пушистом капоре, то надменное и холодное — в мужской шляпе, то смешное и нелепое — в приплюснутом берете.
А он, теперь она видела его в зеркале, уже не таясь, стоял на лестнице, под которой расположился шляпный отдел, и с насмешливым восхищением смотрел на нее.
Наташа надела огромную кружевную шляпу в цветах и, не в .состоянии больше играть в эту игру, вдруг резко повернулась прямо к нему.
— Как вы находите, мне идет? — низким от волнения голосом проговорила она, глядя на него снизу вверх.
Он смотрел на нее, улыбался и молчал…

Они шли по аллее, занесенной опавшими листьями.
— А клялась, что никогда не выйдешь замуж! – укоризненно-шутливо говорил Алексей. Посмотрел на часы.
— Вот моя школа! — Наташа кивнула на здание через дорогу. — Кстати, он тоже математик и даже знает вас.
— Эти факты всегда грели вам душу?
— А вы не изменились! Меня ждут дома. До свидания.
— Подожди! — вдруг совсем по-другому, волнуясь, заговорил он, силой остановив ее. — Сколько мы не виделись? Лет десять? Почему я не удержал тебя тогда?.
Она удивленно расширила глаза, но тут же, усмехнувшись, напомнила:
— Вы же были семейным человеком!
— Завтра я целый день свободен, — не слушал он ее.
— И что? — лицо Наташи было полно смятения.
— Приходи ко мне… В три часа.
Некоторое время она молчала. Потом вдруг шагнула к скамейке и опустилась на нее.
— Я так и знала, так и знала! — заговорила она. — Все эти девять лет, каждый день, я представляла эту нашу встречу, не знаю — зачем, но вот представляла именно так: вы меня провожаете домой, и я отчитываюсь перед вами как школьница. А дальше… Я ничего не могла придумать. Я знала, что вы должны что-то сказать, но что? Что-то такое, что только вы можете. И вот вы сказали! — Она горько усмехнулась.
— Вот телефон. Позвони, я тебя встречу, — он протянул ей вырванный из записной книжки листок и, повернувшись, быстро пошел по аллее.
Наташа некоторое время сидела в прежней позе, потом скомкала листок с телефоном, бросила в траву и встала.

Малышу на вид было не больше года. Он спал, закинув ручки за голову. Наташа стояла, склонившись над кроваткой, и с нежностью и грустью смотрела на сына. Вытащила из ротика соску.
— Натка! — донесся голос мужа. — Возвращайся завтра быстрей, а? Мне надо увидеться с шефом. — Он умывался в ванной.
— Все «быстрей», «быстрей», — с отчаянием в голосе говорила Наташа, появляясь перед ним. — Хоть бы старость пришла быстрей! Утихнут страсти, остынут желания, наконец-то захочется жить для детей… — Она проворно снимала с веревки ползунки.
— Как будто я докторскую пишу для себя! — возмутился Юрий.
— Конечно, для себя. И я работаю для себя. Работа — почти всегда еще и тщеславие. Хочется, чтобы тебя ценили, замечали!
— Пожалуйста, — он стянул с веревки свои джинсы. — Погладь заодно. Обещаю ценить и| замечать!
— А женщинам вообще надо дома сидеть, с детьми, — продолжала она свое, присоединяя джинсы к ползункам. — Я уверена, что все социальные проблемы от этого.
— От чего — «этого»? От того, что женщина работает?
— От того, что дети без матери! — Она прошла на кухню, включила утюг. — Как бы я хотела только сидеть дома и сидеть, никуда бы не выходила!
— Так сиди, кто тебе мешает? — Юрий тоже появился на кухне.
— На твои гроши? — Она насмешливо хмыкнула и принялась быстро накрывать на стол. — А знаешь, я встретила Батурина! — вдруг неожиданно для себя сообщила она.
— У-у-у!… Ну как он? Изменился?… — и Юрий сам себе ответил: — Изменился. Посерел, полинял. А как отняли лабораторию, даже острить на семинарах перестал. — Он подошел к плите и взял за ручку закипающий чайник. — Странный у тебя вышел логический скачок: от моих “грошей” к доктору наук Батурину, это не случайно?
— Да ну тебя!… В самом деле, отняли?
— Порох вышел. Плохо, что он как менеджер не тянет.
— При чем тут «менеджер»?!?
— Ну, в смысле — организатор. Организатор он еще никакой,
— Ну что ты держишься за чайник?! — вдруг со слезами в голосе воскликнула Наташа. — Что, он не вскипит без тебя?
Он оставил чайник, подошел и обнял ее.
— Прости, я болван. Первая любовь неприкосновенна. Да и не знаю я ничего толком, он же в другом отделе!
Черное стекло красиво отражало их обоих, как они стояли, обнявшись: ее голова у него на плече…

II.
Утро было опять сумрачным и дождливым…
По дороге к школе Наташа невольно остановилась у скамейки и стала глазами искать на земле вчерашний скомканный листок с телефоном.
Увидела в траве какую-то бумажку — испуганно отпрянула от нее и пошла дальше.

… – Пошляк! Хам! Слов человеческих не понимаешь! — Тамара Николаевна изо всех сил трясла Белякова. — Только попробуй еще хоть к одной девочке!
Они стояли в пустом коридоре около лестничной площадки, уроки еще не начались, и только несколько девочек во главе с Наташей тревожно наблюдали за ними из рекреации. Лицо одной из них, длинной нескладной Нины Билан, было заплаканное.
— Только попробуй, мерзавец! — на весь коридор гремел голос Тамары Николаевны. — Распустил руки!
Беляков рывком освободился. Пришел в себя. Поправил куртку.
— А может, им нравится?!
Девочки, широко раскрыв глаза, изумленно переглянулись.
— Может, и нравится, — быстро нашлась Тамара Николаевна. — Но не с такими, как ты!
Но Беляков, уже не слушая ее, быстро шел к лестнице.
— Куда?! А ну постой! — кинулась за ним учительница.
Наташа повернулась к заплаканной Нине:
— Не плачь! Больше он никого не тронет. — И стала вытаскивать из сумки захваченный, видимо, дома, «реквизит»: «хрустальные туфельки», парик, усы, маски, свадебную фату….
Лица девочек сразу же преобразились.
— Это ваша? — спросила Света, надевая фату. — Для Золушки?
Наташа, не глядя, кивнула. Она смотрела в окно на аллею напротив школы.
Там стоял студенческого вида парень с метлой и курил. Это был дворник .
Из школьного подъезда выскочил Беляков, а за ним через некоторое время и Тамара Николаевна. Жестикулируя, она что-то продолжала ему говорить, но он не слушал — выкатил потрепанный велосипед, вскочил на него и, оглянувшись на учительницу, помчался к воротам, обдавая брызгами малышню.
Дворник докурил сигарету и взялся за метлу.
— Просили позвонить… Срочно!
Наташа даже вздрогнула. Перед ней на подоконнике лежал листок с телефоном. Она оглянулась.
Красивая учительница английского языка Лидия Петровна, уже увлекаемая толпой своих учеников, добавила на ходу:
— Очень приятный голос, — и лукаво усмехнулась.

Наташа стояла у телефона и медленно набирала номер. Казалось, делала она это автоматически, вся поглощенная тем, что происходило в учительской.
Учителя были почти все в сборе. Вот в дверях появилась Елизавета Никифоровна, «директриса», как звали ее между собой учителя за ее властность и неизменно мрачный вид. За ней в учительскую вошла Тамара Николаевна, волосы ее были замочены дождем, а сама она была готова вот-вот расплакаться.
— А честь школы? — провозгласила Елизавета Никифоровна у порога. Она говорила это Тамаре Николаевне, но с явным расчетом преподать урок всем присутствующим. Учителя, действительно, затихли. — Неисправимых не было и нет! Есть наш с вами педагогический брак. Запомните это.
— Ну, понеслось!… — тихо пробурчала рядом с Наташей Муза Филимоновна, однако, зеркальце, в которое смотрелась, опустила на колени.
Наташа повесила трубку, посмотрела на часы и тут же снова стала набирать номер.
— Но ведь… — волнуясь, начала Тамара Николаевна.
— Вот был сигнал — Беляков обшаривает пьяных, — словно не слыша ее, спокойно и жестко продолжала «директриса». — Какую в связи с этим вы провели работу?
— Пить меньше будут, — снова тихо пробурчала Муза Филимоновна.
Тамара Николаевна, не ответив на вопрос, устало опустилась на стул.
— Возьмите его у меня, я не могу, — тихо сказала она.
— Легче всего — сбыть с рук, — интонация у «директрисы» не изменилась.
— Он мне сейчас матом — прямо в лицо, — по щекам у Тамары Николаевны катились слезы.
— Это больше характеризует не его, а вас как педагога. В моем присутствии он таких вещей почему-то не позволяет.
Тамара Николаевна встала и вышла.
— Алло? — услышала Наташа в трубке взволнованный голос Алексея. — Алло?… Вас не слышно, алло… Перезвоните, пожалуйста. Алло…
Наташа быстро повесила трубку и неожиданно для себя самой произнесла на всю учительскую:
— В вашем присутствии, Елизавета Никифоровна, все чувствуют себя униженными, и ученики, и учителя.
Тишина в учительской стала полной.
Наташа, ничего не видя перед собой, зачем-то стала перекладывать книги в своей сумке.
— Быть несостоятельным педагогом или учеником всегда унизительно, уважаемая Наталья Ивановна, — прозвучал, наконец, металлический голос «директрисы». — А если вы хотите помочь Тамаре Николаевне — делом, а не фразами — возьмите на себя Белякова.
— Да она недавно из декретного, — робко вступилась за Наташу Муза Филимоновна. — Ей бы со своим…
— Беру, — ответила Наташа директору, — пожалуйста.
— Вот и прекрасно! — Елизавета Никифоровна отвернулась…

В коридоре Наташа натолкнулась на Любу Савельеву, со всех ног улепетывающую от своих подруг. На голове у нее красовалась Наташина фата. Любу догнала Света, стащила с нее фату и, возмущенная, повернулась к Наташе, но та прошла мимо, даже не заметив их…

Наташа, раздетая, быстро вышла за ворота школы, перебежала улицу, вошла в телефонную будку, хотела снять трубку… но ее не было, кто-то срезал. Она торопливо оглянулась, увидела вдалеке другой автомат, с кем-то по дороге столкнулась, пока шла к нему…
— Алло, — услышала она голос Алексея. — Я слушаю.
— Это я, — тихо произнесла Наташа. — Я приеду.
— Это очень важно, — голос Алексея дрогнул. — Давайте завтра.
— Завтра? — не поняла Наташа. ^
— В это же время, если удобно. Удобно?
— Удобно, — пробормотала Наташа и вдруг засмеялась. — Вам мешают, да?… Жена поменяла планы?… Помните анекдот? — Она сделала усилие вспомнить что-то и не могла. — Забыла. Все к лучшему. Это судьба. Прощайте! — И она повесила трубку.
Медленно побрела к школе. Оттуда уже призывно доносился звонок на уроки.
Обдав брызгами, ее обогнал Беликов на велосипеде.

Весь класс выполнял самостоятельную работу. Кроме Белякова. Наташа смотрела на него, не сводя удивленного, даже несколько брезгливого взгляда.
А он глядел в окно, где школьный завхоз прибивал решетки к подвальным помещениям. Тук-тук-тук! Тук-тук-тук! — громко раздавались удары молотка в классе.
— Артель «Напрасный труд»! — меланхолически усмехнулся он.
— Беляков, к доске! — сказала Наташа И встала из-за стола. — Пятьдесят седьмое упражнение.
Беляков, кривляясь, вышел к доске, полистал учебник, записал мелом номер упражнения, а потом, как будто забыв, зачем он вышел, двинулся к окну и опять уставился на завхоза.
Наташа, проходя между рядами и проверяя, как ребята выполняют задание, остановилась и с «выражением» посмотрела на него.
В ответ он дурашливо замотал головой И пошел было к доске, но по пути увидел на учительском столе раскрытую тетрадь Наташи с планом урока. Он оглянулся на учительницу — она стояла к нему спиной.
Он опять уткнулся в тетрадь. Там было написано: «Упр. №. 57» И ниже оно полностью — готовое.
И Беляков стал лихорадочно списывать его на доску. Наташа дошла до конца ряда и повернулась к Белякову лицом.
А он, ничего не замечая, продолжал списывать. Уже весь класс наблюдал за ним.
Он торопился, мел у него крошился, слова загибались на край доски.
— Садись, два, — устало, с холодным презрением, сказала Наташа и пошла к своему столу.
Когда она поставила отметку в журнал, Беляков не спеша шел к своему месту, а на доске красовалось выведенное корявыми буквами: «Дура».
В классе наступила тишина.
Света Семечкина первая пришла в себя, подбежала к доске, схватила тряпку, но Наташа. остановила ее. Она была в каком-то лихорадочном, непонятном ей самой состоянии.
— Это единственный пример? — повернулась она к Белякову. – Ну что ж, можно разобрать и его. Пожалуйста, Света, по составу, — она мелом постучала под словом.
Света потрясенно молчала.
— Да ты что? Такое простое слово. Давайте производные…- «.Дур-ной», написала она ниже.
— Дурость, — с трудом пришла в себя Света.
— Дурак! — выкрикнул Кадулин и прыснул.
— Молодец, хорошо работаешь, — с той же ровной интонацией подхватила Наташа. — «Дурак»…
Все засмеялись. Само собой разумелось, к кому это должно относиться, и смех над словом стал невольно и смехом над побежденным.
— Корень «дур», «а» — окончание, — тоже войдя в игру, Света быстро разбирала слово по составу.
Только Наташа, инстинктивно почувствовав нечестность своей победы, помрачнела и нахмурилась.
— На следующий урок вы не придете! — процедил Беляков и, хлопнув дверью, вышел из класса.

Стопка тетрадок лежала на краю кухонного стола.
— О чем ты думаешь? — спросил Юрий, заметив, что Наташа уже давно не проверяет тетрадь, а смотрит в одну точку перед собой. Он кормил Тишку и одновременно читал газету.
— Ни о чем. Так… Влипла я с этим Беляковым… Как твоя задача?
— Кое-что неясно, — поморщился Юрий, вспомнив. — Знаешь, я думаю, твоему Белякову может помочь только одно…
— Да ничего ему не поможет! — Она придвинула к себе соковыжималку и стала давить на нее. — Ты не представляешь, что это за тип! Ни ума, ни души!
— Ему надо полное переключение, — продолжал свою мысль Юрий, — вырвать его из того мира и поместить совсем в другой. — Он перевернул страницу газеты.
— А где я возьму — другой?! — вспыхнула Наташа. — Вечно скажешь! Бред какой-то… Ну как ты его кормишь?
Юрий, продолжая рассматривать газету, не глядя на ребенка, совал ему ложку так, что Тишка вынужден был ловить ее перед собой ртом.
— Нормально! — наконец засунул он ему ложку в открытый рот. — Тогда я не понимаю, зачем ты затеяла это с Беляковым?
— Да тебе ничего нельзя объяснить! — Наташа поставила стакан с соком перед ребенком и стала мыть посуду.
— Но ты же ничего не объясняешь. Только кричишь.
Тишка, ловя очередную ложку с кашей, нечаянно толкнул стакан с соком, и все содержимое разлилось по столу, пачкая и раскрытую тетрадь, и одежду ребенка.
Наташа схватила сына на руки и метнулась с ним в комнату.
— Корми сама! — с досадой крикнул он вслед.
— Накормлю… И тетради проверю… и Белякова спасу, и спектакль поставлю, — с отчаянием перечисляла Наташа.
Вдруг раздался какой-то странный, похожий на глухой выстрел, хлопок. Она тревожно оглянулась, прислушалась, потом посадила ребенка в кроватку и быстро пошла на кухню.
На полу, посреди кухни, лежала рассыпанная стопка ее тетрадей.
Юрий стоял у окна, к ней спиной.
— Прости… нервы сдали, — сказал он, не поворачиваясь. — Абсурд какой-то…

Свет в комнате был уже потушен, и ее освещали только фонари с улицы. Наташа рассказывала Тишке сказку. Он не понимал ни слова, но смотрел на мать во все глаза.
-…. плачет Золушка, плачет и вдруг перед ней появилась прекрасная фея и говорит: «Не плачь, Золушка, я тебе помогу»… — «Как вы мне поможете? Нельзя мне помочь», — отвечает Золушка и опять в слезы. — «А я сделаю чудо», — отвечает фея и достает волшебную палочку…
Юрий сидел в своей комнате и что-то втолковывал двум своим аспирантам. Прислушался, вышел в коридор. Взял какую-то книгу со стеллажа, но не торопился возвращаться в комнату, стоял в темном коридоре и слушал.
— … «Как это чудо?» — спрашивает Золушка, а сама так и смотрит на фею, понимает, что что-то сейчас произойдет… — В этом месте голос Наташи дрогнул, она, видимо, с трудом справлялась со слезами. — «Чудо — это просто», — говорит фея И дотрагивается волшебной палочкой до тыквы, — раз! — и тыква превратилась в карету, раз — и мыши превратились в мышастых коней, раз — платье Золушки превратилось в роскошный бальный наряд…

III.
“ЗОЛУШКА СРЕДИ НАС. СПЕКТАКЛЬ-БАЛ. ЖЕЛАЮЩИЕ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ…”
Света осторожно подкрасила последнюю букву в объявлении и сдвинула его в сторону – сушиться.
— Что ж это Беляков сказал, что я не приду на урок, а не пришел он сам? — спросила у нее Наташа, не отрываясь от тетрадки, которую она проверяла.
В ответ Света неопределенно пожала плечами и вернулась к блокноту, который, раскрытый, лежал рядом с объявлением. Это был ее дневник.
«Мне кажется, она такая же одинокая, как и я, — продолжала писать Света в нем, слегка загораживаясь от Наташи, чтобы та не видела. — Если бы мы только могли подружиться! Возраст…»
— Ладно, пора по домам? — Наташа захлопнула последнюю тетрадь и встала.
Света тоже поспешно спрятала блокнот. Вдруг в коридоре послышались неторопливые мужские шаги.
Наташа почему-то испуганно прислушалась — шаги приближались.
Она неожиданно для себя метнулась к двери, вставила ножку стула в дверную ручку и погасила свет. Она проделала все это так быстро и тихо, что теперь, словно в удивлении перед своим поступком, застыла перед этим стулом, держа на нем тонкие дрожащие пальцы.
Шаги приблизились к дверям и вдруг замерли. Стул, торчащий в дверной ручке, дернулся два раза. И после нескольких секунд тишины шаги стали удаляться.
Наташа и Света не дыша смотрели друг на друга, и хотя Света не понимала действий Наташи, на какую-то секунду между ними возникло странное и абсолютно полное единение. Наконец, Света восторженно улыбнулась, а Наташа решительно заявила ей:
— Нет, все-таки надо навестить Белякова. Чего это он прогуливает?
— Я вас провожу? — обрадовалась Света. — Его дом напротив моего.

Алексей вышел из школы и медленно пошел вдоль здания. Остановился под освещенными окнами 8″б» класса.
В окне, как на цветном экране телевизора были видны Наташа и Света. Она вешали на стену объявление.
Алексей, видимо, что-то решил про себя и двинулся к воротам…

…Издали Наташа и Света были похожи на двух подруг, возвращающихся вместе из школы. Алексей видел, как они пересекли освещенную улицу и, оживленно о чем-то болтая, скрылись в темноте пустынной аллеи. Наташа напоследок оглянулась, словно кого-то искала…
Алексей в задумчивости медленно пошел за ними на таком расстоянии, чтобы они его не увидели.

… — Она мещанка, по сути, — рассказывала Света Наташе. — И меня хочет мещанкой воспитать. Нехорошо, конечно, так о матери говорить…
Впереди, между деревьями, мелькнули какие-то тени, послышался негромкий свист и шум раздираемых кустов. Наташа, сжала руку Светы. Они остановились.
Тишина молчала.
Невольно теснее прижавшись друг к другу, они пошли дальше.
В темноте тихонько свистнули, почти одновременно два камешка, запущенных из рогаток, ударили ИМ По ногам. Наташа инстинктивно схватилась рукой за ушибленное место.
До нее донесся сдавленный смех.
— В чем дело? — дрожащим от волнения и гнева голосом произнесла она в темноту.
— В шляпе! — хохотнул писклявый голос, и снова несколько камешков попало им в ноги.
— Прекратите! Немедленно! — грозным учительским голосом продолжала Наташа и, защищая, потянула Свету за свою спину.
— Ой, мамочка, как страшно! — по-женски пропищал кто-то.
На этот раз камешек попал в плечо Наташи.
— Как фашисты! — выкрикнула Света, вырываясь от Наташи.
— Сама фашистка, а мы партизаны! Огонь! — гнусаво прозвучало из темноты.
— Учтите, мальчики, — вся клокоча гневом, опять заговорила Наташа. — За такие действия — до пяти лет. Статья… Восемьдесят один, ясно?
— О, шьет! — охнули в темноте. — Восемьдесят один — это ж спекуляция, гражданин начальник!
— Не, изнасилование! — перебил кто-то и задохнулся от хохота. Однако камешки больше не летели.
— В другой раз не будешь маленьких обижать! — напутственно прозвучало им из темноты.
Наташа опять остановилась.
— Так это вы за Белякова так заступаетесь? — осенило ее.
Алексей издали видел, как Наташа, стоя посреди аллеи, странно размахивала руками, а потом до него донесся ее веселый насмешливый голос:
— Беляков! Отзовись! Ау-у-у!
Алексей недоуменно остановился…
Женские фигурки двинулись дальше…

— Вот мой дом, — Света остановилась. — А этот, — махнула она напротив, — Белякова. Квартира 117. Вы расскажите все Елизавете Никифоровне, она сразу его в колонию, да-да! Она нам сама говорила — до первого предупреждения.
— Света, — обнимая ее, заговорщически сказала Наташа, — а давай, наоборот, никому про это не скажем, а?
— Почему?
— Давай попробуем! — повторила Наташа.
В глазах ее было столько радостного авантюрного блеска, что Света, точно заразившись ее состоянием, отчаянно мотнула головой:
— Давайте!
— Пока! — поцеловала Наташа ее.
— Пока! — счастливо улыбнулась Света, тоже поцеловала ее и исчезла в подъезде.
Наташа медленно развернулась в сторону дома Белякова — и вздрогнула: перед ней стоял Алексей.
— Какое вы имеете право преследовать меня?! — выпалила она.
— И не пытайтесь скрыться! — пародируя знаменитого сыщика, ответил Алексей. — У меня большие связи в преступном мире.
— Вот я как раз таким расследованием и занимаюсь! — дерзко сказала Наташа и пошла вперед. — Связями с преступным миром!
— У меня большой опыт — я вам помогу, — усмехнулся Алексей, беря ее под руку…

Лифт в доме Белякова не работал. Они медленно поднимались на двенадцатый этаж.
… — А чем вы вообще занимаетесь? — ворчливо говорила Наташа, она все не могла найти нужного тона в разговоре с ним. — В свободное от слежек время?
— Вас интересует тема моей научной работы? — серьезно откликнулся Алексей. — Если угодно — некие распределения с неизвестным вектором средних и неизвестной матрицей точности.
— Что, совсем-совсем неизвестной матрицей? — как бы удивилась она.
— Да. Если конечно есть повторные выборки из многомерного нормального распределения с неизвестным: вектором средних эн…
— Средних эн?
— Да, средних эн, — как ни в чем не бывало подтвердил он И продолжал: — И неизвестной матрицей точности эр…
— Эр?! ,
— Эр. И если далее априорное совместное распределение эн и эр таково, что условное распределение эм…
— Эн?
— Эм!
— Эм?
— Эм!!! .
Наташа увидела квартиру 117.
— По-моему, вы запутались! — констатировала она.
— Какая вы наглая, однако! – почти серьезно обиделся он.
— Подождите меня там! – строго махнула она в сторону лоджии на лестничной площадке…

Дверь ей открыл отец Белякова. Он был довольно молод и очень похож на сына
— Здравствуйте. А Толя дома? — Наташа уже переключилась на озабоченный тон. — Я его учительница.
— Ходите тут, обложили со всех сторон! — враждебно пробормотал Беляков-старший.
— Можно хоть войти? — вся закипая от беспомощности своего положения, спросила Наташа.
— Нет, — осклабился Беляков. За его плечом в проеме комнаты было видно, как чья-то рука осторожно убрала со стола бутылку.
— Я вас не понимаю.
— Не пущу, — игриво сказал он, И только сейчас вполне стало видно, что он пьян.
Секунду Наташа молчала, а потом заговорила, с трудом сдерживая подступающий гнев:
— Зря вы его так защищаете: только вредите…
— Я?! Защищаю? — выкатил он глаза. — Да отправляйте его скорее в колонию, и дело с концом!
До Наташи с трудом доходил смысл его слов.
— Это же урод! Дебил! Он мне каждый день ножом угрожает, ясно?! — Беляков-старший казался уже рассвирепевшим. — Нет его дома. Шляется где-то, — и он захлопнул дверь.
Наташа медленно побрела прочь, свернула в какую-то дверь – это была лоджия.
Алексей посмотрел на нее и понял, что что-то случилось.
Какое-то время они стояли молча, и с высоты двенадцатого этажа смотрели на осенний промозглый город.
— И все-таки… к чему вам все эти эн, эм, эр? — неожиданно спросила Наташа, не глядя на него.
— Это особая математика… Она предсказывает поведение систем с многими степенями свободы, особенно для таких случаев, когда можно ждать чего угодно. Это очень интересно.
— Мне кажется, вы избрали неблагодарную тему, — осторожно сказала Наташа.
— Это почему же? — он подозрительно покосился на нее. Она молчала.
— Не слушайте никого… — Он тоже помолчал, а потом сказал с вызовом: — Вот здесь, на площади, — он кивнул в сторону огней вдали, — после моей смерти будет воздвигнут памятник с надписью: «Великому ученому Батурину А.Н… впервые математически предсказавшему, что его поцелует чудесная женщина.»
Он посмотрел на Наташу — она стояла, застыв, продолжая глядеть на ночной город внизу. Потом вдруг ожила, повернулась к нему и, обвив руками его шею, поцеловала…

Она открыла дверь своей квартиры и… попятилась назад. Двери комнаты, ванны и кухни, выходящие в маленькую прихожую, были распахнуты, и везде паркет был на несколько сантиметров залит водой.
На лестнице появились радостно улыбающиеся муж и сын. Они возвращались с прогулки.
— У! Забыл, собака! — вдруг увидел воду в прихожей Юрий. Бросился в ванную.
Наташа опустилась на табуретку и, глядя на сияющую мордочку сына, топчущегося в резиновых сапогах по воде, потянулась к нему, обняла и заплакала.
— Зато я задачку решил! Представляешь? Ту самую! — доносился из ванной голос мужа. — Гениально просто. — Он даже выскочил оттуда, сияющий, босой и в трусах, а на голове кепка. — Ге-ни-аль-но! — и снова исчез… — Докторская в кармане!
В дверь зазвонили, долго и пронзительно. Послышались возмущенные голоса соседей. Наташа встала, закрыла дверь на цепочку и, быстро скинув плащ, стала убирать воду…

Из дневника Наташи: «Зачем он опять встретился на моем пути? Когда мне это совсем не нужно! Как будто кто-то нарочно терзает меня… или хочет что-то сказать? Мы познакомились, когда я проходила свою первую практику в школе, мне было всего двадцать один, а он был членом родительского комитета, такой строгий и взрослый, на пятнадцать лет меня старше. Он организовал потрясающий турпоход на Кижи: дети, родители, учителя — все мы благоговели перед ним, нашим начальником лагеря, а я просто потеряла голову…»

IV
Беляков мчался по школьному двору на новом шикарном велосипеде. Он делал круг за кругом. Крапал дождь, везде были лужи, и он, в рубашке с расстегнутыми пуговицами, выделывая фантастические фортели, мчался среди этой воды и грязи. Школьники поменьше объединились в компанию и набегали на него спереди, хватали за руль, за руки. Он останавливался, вырывался и, страшный, торжествующий, мчался дальше. Мальчишки опять с криками восторга, улюлюканьем и смехом догоняли его.
Наташа с крыльца школы наблюдала за ним.
К ней выбежала Света в куртке, накинутой на школьное платьице.
— Провожу вас до ворот, — сказала она, неловко встала рядом и тоже стала глядеть на Белякова. — Ну и что вы собираетесь с ним делать? — спросила она.
— Что делать? — усмехнулась Наташа. — Воспитывать!
— И каким же образом? — по-взрослому, сокрушенно воскликнула Света.
Наташа неотрывно наблюдала за Беляковым.
— Прежде всего, надо в человеке разглядеть хорошее, и это хорошее изо всех сил взращивать, лелеять и поливать!
— Да что в нем хорошего?
Наташа посмотрела на Свету, потом обняла ее:
— Пока сама не знаю. Давай вместе посмотрим!
Света, уже счастливая тем, что любимая учительница говорят с ней так доверительно, с готовностью облокотилась на перила крыльца, и они, словно объединенные каким-то заговором, некоторое время молча смотрели, как Беляков во дворе продолжал свое буйство. Они еще ничего не видели, но лица уже стали другими — словно от предчувствия, что они увидят сейчас что-то необыкновенное.
— Видишь, какой он СИЛЬНЫЙ, ловкий, бесстрашный, — заговорила Наташа, — сколько в нем какой-то дикой грации… — Света подняла на учительницу глаза, а потом уставилась на Белякова. — А в душе он, может быть, совсем другой, нежный, страдающий?
— Непохоже, — шепотом произнесла Света.
— Мать у него умерла рано, а отец очень суровый и грубый человек… — Наташа замолчала.
— Дальше, — не выдержала паузу Света.
Беляков мчался прямо на них — он уже устал, но игра ему нравилась.
— Вечные угрозы, неодобрения, нелюбовь… и в ответ, конечно, агрессия… Больше всего он, наверное, нуждается в ласке, в понимании… А кто это ему даст? Никто. Ни один человек в мире…
Белякова снова поймали, и он снова вырвался и помчался, казалось, уже на пределе сил…
— Беляков! — вдруг властно крикнула Наташа. Выскочила на дорожку навстречу мчавшемуся велосипеду и протянула руки, чтобы остановить его.
Беляков от неожиданности резко затормозил и, тяжело дыша, спрыгнул.
— У меня к тебе — конфиденциальный разговор! — сказала она.
— Чо-о-о? — не смог скрыть он своего испуга.
— Присядем. — Она кивнула на скамейку в скверике.
Некоторое время они сидели молча.
Беляков все вытирал пот с раскрасневшегося лица.
— Ну что, мне извиниться? — наконец буркнул он.
— За «дуру», за аллею и камешки? — усмехнулась Наташа.
— Какие камешки? — Беляков насупился.
— Ну ладно, этого ничего не было. Поговорим о новой жизни. Давай сделаем так: я помогу тебе — поправим твои двойки, а ты мне… Сыграешь короля в нашей «Золушке»?
— Короля? — не понял Беляков. — А чего надо делать?
— Править королевством.
— … Только, чтоб без слов! — подумав, сказал он.
— С помощью затрещин? — засмеялась Наташа. — Интересная трактовка.
Из здания школы донесся звонок на урок.
— Договорились? — она поднялась.
— Чего, всё? — Он тоже встал. — А. этот… разговор?
Наташа не понимала его. Она первый раз так близко видела его лицо, и вдруг с невольным удивлением, даже с разочарованием, отметила про себя, что у него детские, напуганные, очень черные глаза под черными блестящими ресницами, и весь он не страшный, а, наоборот, скорее жалкий и беспомощный.
— Ну на «кэ»? Что-нибудь о колонии? — продолжал Беляков.
— А! Конфиденциальный1 — догадалась, наконец, она и уже на ходу объяснила: — Это в переводе с латыни: важный, секретный. Он, по-моему, у нас состоялся.
— И пугать колонией не будете?
Наташа некоторое время смотрела на него, словно изучая:
— Почему? Буду! — воскликнула она. — С этого и начнем. С экскурсии в колонию. Прямо завтра! – И, весело помахав рукой Свете, она быстро пошла к воротам.
Света на крыльце тихо смеялась, закрыв ладошкой рот, наблюдая, с каким озабоченным видом стоит Беляков посреди школьного двора.

— Куда мы идем? — спросила Наташа у Алексея.
— Я же предупредил тебя, потерпев фиаско в науке, я связался с преступным миром, — процедил он и, торопя, подхватил ее под руку.
Но она выскользнула вперед и вся в бурной жажде как-то выразить чувства, переполнявшие ее, подскочила к огромному самосвалу, буксовавшему у стройки.
— Помочь? — крикнула она шоферу.
— Валяй! — засмеялся тот.
Наташа оббежала машину сзади и уперлась руками в кузов. Самосвал взревел. Еще раз. Наконец стал медленно сдвигаться с места.
— Давай! Давай! — кричала Наташа, изо всех сил упираясь в кузов.
Казалось, что машина поехала от ее усилий…

… Они проходили мимо освещенного изнутри кафе. Наташа прижалась носом к стеклу, изображая, что умирает от голода.
Одинокий, респектабельного вида посетитель, жующий что-то за столиком, увидев Наташу, испуганно отвернулся.
— Целый день не жрамши! — прокричала она ему, словно он мог слышать ее через стекло.
У одного из подъездов Алексей остановился, сверился с какой-то бумажкой и, опасливо, оглянувшись, объявил:
— Стой на стреме. Если хвост — свистнешь. — И скрылся в подъезде.
Наташа с аппетитом доедала сэндвич, большой и пухлый, но вдруг какая-то мысль пришла ей в голову. Она взбежала по лестничному пролету и услышала, как невысоко над ней щелкнул дверной замок и раздался голос Алексея:
— Это вы сдаете квартиру?
— Да, да, пожалуйста, — радушно ответил женский голос.
Мгновенье Наташа размышляла, потом положила сэндвич на подоконник и быстро поднялась к той самой квартире, куда только что вошел Алексей. Нажала звонок.
— Я насчет квартиры, — волнуясь, сказала она женщине, открывшей ей дверь.
— Проходите, — несколько удивившись, ответила та. — Здесь уже, правда… — Она оглянулась.
Из комнаты вышел Алексей, вид у него был сосредоточенный.
— А где ванная? — спросил он и увидел Наташу.
Наташа бесцеремонно отодвинула его и вошла в комнату.
Женщина беспомощно посмотрела на Алексея, она была поражена поведением Наташи, так не вязавшемся с ее внешностью.
— Позвольте, гражданочка, — наконец опомнился Алексей и повернул ее к себе за плечо. — Я первый пришел!
— Вы меня обогнали по дороге, — отрезала Наташа.
— Как я вас мог обогнать, когда вы даже не с той стороны пришли!
— Откуда вы знаете, с какой стороны я пришла?
— Но я же вас обогнал!
— Но я же не с той стороны пришла! — Наташа, «разгневанная», повернулась к женщине. — Вы же супругам квартиру сдаете?
— Конечно, — пробормотала та, вконец напуганная поведением Наташи.
— А у него же на лбу написано: «не супруг»! Видите? — и она пальцем стала чертить на лбу Алексея: НЕСУПРУГ.
— Знаете… — волнуясь, залепетала женщина, — но я только… через месяц могу…
— Как?! Вы же по телефону говорили — хоть завтра! – воскликнул Алексей.
— Обстоятельства изменились…
— Через месяц — это мне подходит! — заявила Наташа. — Я вам позвоню! — И она направилась к двери.
— Но это черт знает что! — кинулся ей вслед Алексей. Хозяйка поспешно захлопнула за ними дверь и тут же припала к смотровому глазку.
Она успела заметить, как странные посетители, ругаясь и размахивая руками, спускались по лестнице. Мужчина хотел было взять женщину под руку, но та вырвалась и побежала вниз. Мужчина обогнал и загородил ей дорогу. Тогда женщина схватила с подоконника какую-то недоеденную булку, повернулась и бросилась по лестнице вверх. Она хохотала. И вдруг, хохоча, вцепилась зубами в булку.
Хозяйка в невольном испуге отпрянула от двери. А потом повесила цепочку…

Они целовались на маленькой плоской площадке у чердачного окна на крыше дома. За их спинами крыша поднималась вверх, а весь вид спереди заслоняли еще зеленые вершины высоких тополей.
— Ну и хулиганка ты! — прошептал Алексей. — Родственник просил подыскать квартиру…
— Ха-ха! Родственник? Так я и поверила! — Наташа быстро вытащила из своей сумки дневник. — У меня улика есть…
Она присела на какой-то выступ, он опустился рядом.
— Кое-что из вашей частной жизни… Вот! «6 мая. Сегодня весь турлагерь готовился чествовать Алексея Николаевича. Он заявил, что у него приступ радикулита и попросил не беспокоить…”
У Алексея удивленно поползли вверх брови.
— Слушайте дальше, — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, сказала Наташа и продолжала: — «Тогда мы собрались вокруг его палатки и устроили целый литмонтаж, полагая, что он лежит там и скоро подаст голос, исполненный благодарности. И он его подал. «Что это вы здесь митингуете?» — ворчливо спросил он, как ни в чем не бывало появляясь из чащи леса с удочкой и уловом…»
Алексей захохотал довольный, потянулся за дневником.
— Нет здесь больше про вас, смыло… — Наташа стала перелистывать перед ним размытые водой чернильные страницы. — Помните, как моя лодка…
— Ничего не помню, — виновато ответил он.
— А наше первое свидание?
Он отрицательно покачал головой.
— Как же так? — она почти испуганно смотрела на него.
— Мне самому страшно, Наташа… Я только сейчас понял, что у меня очень неразобранное прошлое… — он прижал ее к себе.
Какое-то время они сидели молча. Перед глазами Наташи дрожали листья тополей, призрачно подсвеченные откуда-то снизу…
— Поедешь со мной на дачу? — вдруг тихо спросил он.
— Ага, — сразу ответила она, продолжая смотреть на светящиеся дрожащие листья. — Когда?

V
Беляков в скучающем ожидании развалился на подоконнике у учительской. Уроки уже кончились, из учительской доносились оживленные голоса и громкий смех учителей — они, как и дети, радовались концу школьного дня.
В дверях появилась возбужденная Наташа.
— Идешь? — спросила она Белякова. – Молодец!
— Иду, — сделал он обреченное лицо. — Что мне еще остается делать?!
— Да ладно, расслабься! — приказала ему Наташа. — Помни, это всего лишь экскурсия… — Они пошли к выходу.

…Беляков, делая равнодушный вид, пинал камешки в стену. Отскочит, он — снова… Но потому, какие настороженные и короткие взгляды бросал он на железные ворота с торчащими острыми шипами на верхнем их краю, на темное окно рядом и дверь с табличкой «Бюро пропусков», было явно видно, что он волнуется.
В «Бюро пропусков» Наташа, досадуя и негодуя, говорила по внутреннему телефону.
— Какие документы?! Какие бумаги?…. «Отношение»?!? Да вы что, по министерствам мне теперь бегать? Вы педагог или кто?… Я понимаю, что не Третьяковка…
К воротам подъехал большой автобус. Беляков смотрел на него во все глаза. В креслах сидели ребята его возраста и младше, и молчали. И смотрели в его сторону.
У всех были одинаковые черные куртки, одинаковые стриженные головы и, что самое странное — одинаковые глаза.
Беляков по инерции пнул камешек, но — мимо.
И снова, уже с нескрываемым ужасом смотрел на этот молчащий неподвижный автобус.
Ворота медленно разошлись. Автобус въехал в них. И они так же медленно, но с тем большей неумолимостью замкнулись за ним…
— Оказывается, сюда не так просто попасть! — услышал он голос Наташи за собой.
— А вы думали, нас ждут с распростертыми объятиями?! — живо откликнулся он, поворачиваясь к ней. — С цветами и с транспарантами?
Наташа засмеялась,
— Не вышло, обломилось, да?
— Да, — сокрушенно вздохнула Наташа.
— Оби-и-и-дно! — подтрунивал он над ней.
— Очень обидно! — в тон ему проговорила Наташа….

Они подходили к пригородному вокзалу.
Беляков был уже в самом прекрасном расположении духа. Он в сложнейших «па» маячил перед Наташей, пиная все, что ни попадало ему под ноги. Оглянулся на Наташу.
Встретил ее отсутствующей и обреченный взгляд, направленный вглубь себя.
— А чо вы такая?
Наташа словно очнулась.
— Ты один доедешь? Мне в другую сторону — за город.
— Обм-и-и-дноI — опять протянул Беляков, остановился у лотка с мороженым: — Два! — положил он перед продавщицей деньги.
Наташа не успела опомниться, как он уже вручил ей мороженое.
— Для поднятия настроения!
— Это я, наверное, тебе должна, — кивая на мороженое, засмеялась Наташа. — Ты же деньги пока не зарабатываешь…
— Не, угощать мороженым — это дело мужское!
К платформе уже приближалась электричка.
— Ваша! — указал Беляков на нее. — Следующая не скоро будет.
— Да? — совсем расстроилась Наташа. — Так быстро? Ну пока… — она попятилась к поезду. — Спасибо! — подняла она мороженое.
И даже в тамбуре продолжала глядеть на его удаляющуюся на перроне фигуру взглядом, полным сожаления и растерянности…

… И непонятно было по их лицам, что это: наслаждение или мука?
Скучный осенний сад виднелся сквозь маленькое оконце дачи: собака грызла кость у конуры…
— Это ваша дача? — тихо проговорила Наташа, лишь бы только нарушить тишину.
— Нет, не моя, — ответил Алексей. — Друга. Мою, к сожалению, сын оккупировал.
Они лежали на широкой тахте, закрывшись цветным лоскутным одеялом. В комнате парил полумрак, и единственным светлым местом была маленькая печурка с жарким огнем внутри нее.
— А интересно, сколько раз вы любили? — неожиданно строго спросила Наташа.
Он засмеялся, привстал и, не найдя около себя ничего более подходящего, снял со стула плащ и натянул на себя.
— Как, ничего? — спросил он, подвязывая плащ поясом наподобие халата.
— Очень элегантно! — засмеялась она. И продолжала его пытать: — Но свою-то жену любили?… Я ее, между прочим, видела… Она встречала вас у школы с сыном, мы очень долго заседали… – Наташа ностальгически вздохнула. — Она была такая… романтичная, дерзкая, экстравагантная! И я поняла, что я ей не соперница… Да и вообще, вы так красиво смотрелись втроем!
Он, слушая ее, заваривал чай.
— Наташа, а ты бы хотела быть моей женой? — вдруг спросил он.
Она подняла на него изумленный взгляд.
— Да.
— Зачем тебе это? Ты никогда не забудешь своего мужа, тем более у вас ребенок. Забыть в ребенке его?
Она молчала, пораженная чем-то своим, что поднялось в ее душе.
— Я тоже не могу уйти от жены, какая бы она не была, — горько подытожил он. — Хотя уже давно ее романтичность превратилась в беспомощность, дерзость — в скандальность…
— Не надо! — оборвала его Наташа. — Когда-нибудь и обо мне вы так же кому-нибудь будете говорить!
— Поздно. Некому уже будет сказать. — Он подошел к ней с двумя чашками чая. Поставил их возле тахты на пол. — И знай: это только наше дело, и больше никого. Это, может быть, единственное в жизни людей, во что никто не может вмешаться. Или ты не согласна? – Он обнял ее.
Две чашка чая, нетронутые, остались стоять на полу…

Они расставалась на платформе. Крепко обнялись на секунду, а потом она быстро и, не оглядываясь, почти бежала к своему автобусу, а он, не торопясь, уходил в противоположную сторону, по направлению к центру города…

Из дневника Наташи: «С Беляковым дела все лучше, правда, он благосклонен ко мне не бескорыстно, я «подлизываюсь» ко всем учителям, чтобы они повнимательней отнеслись к нему. И вот результат: к концу четверти ему надо исправить всего лишь одну двойку — по математике. Здесь я ничем ему не могу помочь, но Света, милая, добрая, обещала, что сделает все возможное…»

Встретились они, как всегда, на платформе. Наташа бросилась на шею Алексею, они долго так стояли, крепко обнимая друг друга, а потом, взявшись за руки, как дети, быстро пошли вдоль платформы к приближающемуся поезду…

Огонь жарко полыхал в печурке. Наташа, полуодетая, сидела на ковре и, не отрываясь, заворожено, смотрела на пламя. Взгляд Алексея был точно таким же. Он сидел на тахте, опершись на локти согнутых рук и подперев голову кулаками.
— А помните, как мы тогда, в походе, каждый вечер сидели с ребятами у костра и смотрели на него, долго-долго, молча…? — Она обернулась к нему, он утвердительно кивнул головой. — И неужели вы меня не замечали? Я всегда сидела рядом с вами…
Он по-прежнему не отрывал взгляда от огня.
— Помню смутно… Такое бледное создание, тридцать три несчастья… — губы его морщились в усмешке. — Я еще подумал, какой из нее педагог? И вот такая будет учить моего сына!
— Какое счастье, что меня распределили в другую школу! Иначе бы в вашем лице я встретилась бы с самым несносным родителем! — Алексей только усмехнулся, но ничего не сказал. — А почему же, когда мы вернулись домой, на первом же вечере встречи, вы вдруг меня заметили? — продолжала допытываться Наташа.
— Ты была такой неожиданной в этом своем платье… — Он довольно беспомощно изобразил, какое было у Наташи платье. — Оно все светилось.
— Ага, с люриксом, — самодовольно подтвердила она. — И тут же уличила. — Значит, когда я была в линялой футболке, вы меня не замечали, а как в платье с люриксом…
— Нет! — засмеялся Алексей. — Вовсе не так. Меня поразило как раз сочетание: в одной женщине и эта неуклюжая девушка в линялой футболке, и это… как бы поточнее выразиться… ну, эдакое неземное создание — как бы из космоса…
— 0!!! — восторженно протянула Наташа, делая вид, что не замечает его иронии. — Как вы интересно меня определили! — И она глубокомысленно задумалась.
— Что, разгадал твою суть? — насмешливо спросил он. — Ты барышня-крестьянка, да? Или, может, царевна-лягушка?
— И нет! — наконец нарочито скорбно выдохнула Наташа. — Я всего лишь… — она осеклась.
— Ну уж, говори, если начала. Я ко всему готов.
— Страшно признаться, но по сути, в свои преклонные тридцать четыре года, я всего лишь забитый ребенок, который всего боится: денег, быта, физиологии… политики… Иногда я даже боюсь выйти из дома, сидела бы и сидела…
Она не видела, как Алексей, который до этого времена лишь шутливо поддерживал разговор, теперь смотрел на нее серьезно, с любопытством И даже с состраданием.
— Но с виду ты другая… крутая, — усмехнулся он.
— От страха! Верите ли, — продолжала она почти с ужасом. — Я боюсь продавцов, шоферов такси, слесарей, директора школы и даже своих учеников, например, Белякова… Правда-правда!
Некоторое время они молчали и смотрели на огонь совсем одинаковыми, что-то вопрошающими взглядами. Первой прервала молчание Наташа:
— Вам, наверное, это непонятно? — спросила она робко.
— Почему? Даже больше, то же самое я могу сказать и про себя. — глаза Наташи расширились от удивления. — Я тоже — в глубине души — «забитый ребенок», как ты сказала. Это тем более отвратительно, что я — мужчина, и мне скоро пятьдесят. Я старый человек, который с ужасом видит это наступление старости, и не хочет этого видеть… Знаешь ведь, как маленькие дети играют в прятки… Закроют глаза ручонками и кричат: меня нет, меня нет! Они думают, что если они ничего не видят, то и их не видно. Что-то подобное и у меня… Я закрываю глаза, чтобы не видеть своих морщинистых рук, чтобы забыть о том, что я должен приготовиться хоронить своих родителей, воспитывать своих внуков. А мне все кажется, что я сам не нагулялся, не нажился, не налюбился. Всё это как-то не по-мужски, да? — Он привлек Наташу к себе. — Разочаровалась во мне?
— Ну что вы?! — воскликнула она и стала пылко целовать его в лицо, шею, грудь. — Я вас еще больше люблю! Люблю!… Люблю!… — перемежая слова поцелуями говорила она. — Как мне хорошо с вами… Почему, ну почему, я не могу так же сидеть со своим мужем, так же его обнимать и целовать, я его боюсь, он как будто совсем чужой для меня человек… Ну что это я? – осеклась она. — Давайте о другом, о другом… — Подняла глаза к нему. — Мы о чем-то таком хорошем говорили, таком сладком, таком…
Алексей вдруг как будто вспомнил что-то.
— У нас в институте был недавно вечер вопросов и ответов, — начал он. — Пригласили священника. – И вот ему задали такой вопрос: что это мы, люди, почти все стали такими подавленными, бессильными, словно лишились какого-то стержня?
— И что ответил священник? — нетерпеливо спросила Наташа.
— Он сказал, что мы отпали от Бога, поэтому. Как дети, которые ушли от отца и заблудились. Помнишь притчу о блудном сыне? Вот так и мы…
— Значит, мы все — «блудные» дети? — горько усмехнулась она.
— Получается.
— А вы верите в Бога?
— Не знаю… Какая-то сила есть… — он еще подумал, продолжая машинально теребить волосы Наташи. — Иногда, временами, вернее, мгновениями, верю. Вот сейчас, когда он послал мне тебя… — Алексей крепче прижал к себе Наташу. Его рука с часами оказалась на ее плече. Она поймала ее, взяла за запястье и приложила часами к своему уху. Прислушалась: тик-так, тик-так, тик-так, — тикали часы.
— Послушайте, — вдруг шепотом сказала она. — Как они считают эти секунды нашего счастья. Равнодушно и неумолимо. Вот их становится у нас все меньше и меньше… — И Наташа в такт часам в ужасе и страхе все шире раскрывала глаза, словно предвидела и предчувствовала, что, действительно, отсчитываются последние минуты их любви…

… — Так мы не договорились, когда? — спросил Алексей.
— Я позвоню, — ответила Наташа, поспешно поцеловала его и нырнула в толпу людей, возвращающихся с работы.
И вдруг ей показалось, что в толпе мелькнула знакомая фигура мужа. Она испуганно остановилась, а потом бросилась к автобусу и заметалась вдоль очереди, пытаясь проникнуть в него побыстрее. Но дверь затворилась, и переполненный автобус медленно отъехал. Она отошла в сторону, прячась за деревья, вся тревожная, взвинченная, нервная.
Подошел другой автобус, она опять подошла к двери, прижимаясь к стенке автобуса, и уже почти могла бы влезть, как вдруг кто-то сильным движением локтя нечаянно отстранил ее, и она сразу оказалась в конце очереди.
Слезы брызнули у нее из глаз, и хотя автобус уже стоял, гостеприимно раскрыв двери, а очередь иссякла, она, тихо всхлипывая, побрела пешком, всем сердцем чувствуя свое одиночество и отторженность от этих усталых, деловых, торопливо идущих куда-то людей…
Впереди призывно сияла неоновыми буквами вывеска Дома быта…
Там, разглядывая образцы диковинных немецких обоев, она немного успокоилась.

Дверь ей открыла Света. Рукава засучены, руки мокрые — мыла посуду. Глаза — счастливые…
Наташа, ожидавшая чего угодно, но только не ученицу у себя дома, удивленно молчала. Растерянно поставила на пол связку стиральных порошков, сняла с плеча сумку.
— А Юрий Петрович пошел в школу, вас встречать, — сообщила Света про мужа. — Я забежала к вам, чтобы посоветоваться… — скрывая смущение, бросилась на кухню. — Тишенька, упадешь! — раздался оттуда ее голос. — Понимаете, я тоже дневник начала вести…
Наташа вошла вслед за ней и обняла уже что-то лопочущего ей навстречу сына, прижалась к нему, как бы ища в нем защиты…
… На кухне висел полумрак, но свет не включали. Тишка спал на коленях у Наташи, а Света сидела рядом, на кушетке, прижавшись к своей учительнице. Та негромко читала вслух ее дневник:
— «Пусть я некрасивая и толстая. Я уже не переживаю. Н. И. изменила всю мою жизнь» … — Наташа, улыбаясь, покачала головой И продолжала: — «Мы вместе изменим жизнь Белякову — сделаем его человеком. За окном сейчас такое солнце — и у меня на душе — тоже. Только почему мне так хочется плакать? Не знаю… Как странно…»
Наташа опустила дневник и посмотрела на Свету долгим удивленным взглядом.
— А правда, почему? — тихо спросила ее Света.
— Наверное потому, что ты чувствуешь, как жизнь прекрасна, — медленно, делая паузу после каждого слова, заговорила Наташа, — а благодарности ей в душе — еще мало. Вот и подступают слезы раскаяния…
— Да много во мне благодарности! — пылко воскликнула Света. — Просто я не знаю, как ее выразить… На какое-то время она застыла с вытянутыми в пространстве руками… — И мама еще так против Белякова, — уже упавшим голосом продолжала она, — ну, чтоб я над ним шефствовала. Говорит, таких надо изолировать, и лучше им вообще не давать рождаться… А я стала смотреть на него вашими глазами, и он мне все больше нравится, правда!
Наташа тревожно повернулась к Свете.
— Моими глазами? — переспросила она. — Это опасно, Света. Надо своими.
— Почему?
Раздался звук открываемого замка — вернулся Юрий.
Он вошел и включил свет. Увидел Наташу и изменился в лице.
— Пошел тебя встречать, — спохватился он, — но не дошел до школы, встретил Дубова, заболтались…
— Ты дошел до школы, — тихо и как можно ровнее заговорила Наташа, — но меня там не обнаружил. Я же по магазинам! Сам отказался,- она кивнула на груду порошков.
Юрий вспыхнул, хотел что-то сказать, увидел спящего на коленях жены Тишку:
— Почему он не в постели?
— Я пойду! — поспешно встала Света.
— Подожди, — умоляюще схватила ее за руку Наташа. — Мы не договорили!
— Меня мама будет ругать, что я поздно, — оправдывалась Света.
… Наташа стояла в прихожей, дожидаясь, когда Света оденется, а Юрий (Наташа видела это в зеркале) застыл в детской над кроваткой сына…

VI.
…- Я же нечего не могу сказать ему! Боюсь! Скажу, а он раз — и покончит о собой! — говорила она своей подруге Гале, полненькой молодой женщине с живыми черными глазами. — И вовсе не из-за любви ко мне, а из самолюбия… любви к себе!
— Почему же с собой? — Галя как бы очнулась и быстро захлопотала у плиты. — Вот я знаю, один муж, щупленький такой, хиленький, выследил жену и ломом — и его, и ее — хлоп — насквозь обоих. И даже пол под кроватью прошиб. Из-за этого и помиловали — аффект! Такого вот не боишься?
Они невольно рассмеялись.
Через открытую дверь на кухне было видно, как в коридоре на полу Галины дети, мальчик и девочка пяти-семи лет, вместе с Тишкой, сыном Наташи, увлеченно строили из подушек, пледов, перевернутых стульев какое-то невообразимое сооружение.
— Нет, такого не боюсь, — наконец сказала Наташа. — Хотя боюсь все время чего-то… Какой-то кары…
— Да брось ты, перемелется — мука будет. У вас ведь с Юрой такая любовь была!
— Никакой не было!… Просто одиночество опостылело, ребенка хотелось. И меня он еще больше не любит, чем я его, — горячо говорила Наташа. — Целыми днями только нос уткнет в книги… Кажется таким мягким, добрым, а на самом деле — ни милосердия, ни пощады, одна голая правота. Он ею, а не ломом — насквозь, понимаешь?
Дети в коридоре тем временем, с воплями и визгом разрушив свое сооружение, принялись играть в прятки. Девочка закрыла глаза руками и прислонилась лбом к платяному шкафу. Тишка опрометью понесся к матери на кухню и как страусенок зарылся лицом в ее юбку.
— А ты не наговариваешь на него, чтобы оправдать себя? — после паузы спросила Галя.
— Может, и наговариваю, — равнодушно ответила Наташа и нежно стала гладить льняные волосики на затылке сына. На глазах ее навернули слезы. — Господи, как хорошо было маленькой, — тихо продолжала она. — Помню, я в деревне была… Опустилась к речке, рано-рано. Был туман, и росла осока. И вдруг такое чувство меня охватило! Такая нежность ко всему миру, такая полнота и гармония… Ничего ни от кого не надо — все есть, все прекрасно! У тебя так бывало? — Галя согласно кивнула головой. — От пустяка, чей-то смех в коридоре, или кто-то улыбнулся тебе…
— Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать! — громко объявила девочка.
Наташа проворно схватила Тишку и поставила его в угол за холодильник, предусмотрительно прикрыв его шторой с окна.
— Не понимаю, к чему ты это говоришь? — спросила Галя.
Девочка заглянула на кухню, но ничего не заподозрив, исчезла в коридоре. Наташа вытащила Тишку из-за холодильника и подтолкнула его в коридор, к платяному шкафу. Малыш отчаянно захлопал ладошками в его дверцу.
— А с ним у меня часто такое состояние, — повернулась Наташа к подруге. — Может, когда любишь, весь мир кажется необыкновенным? Я его люблю.
— А тогда, в деревне, семи лет от роду?! — воскликнула Галя.
Наташа, недоумевая, молчала.
— Просто жизнь тогда у тебя, у ребенка, была чистой! — нравоучительно сказала ей Галя. — Отсюда все!
— Но теперь-то уж не очистишься! — со слезами в голосе проговорила Наташа. — Даже если заставлю себя забыть о нем… Как однажды заставила! У ребенка окажется вечно раздраженная и плачущая мать, у мужа — ненавидящая его жена…
— Натка, любимая моя, — тоже почти со слезами воскликнула Галя. — Я не хотела тебя обидеть, что, у меня так не было — как у тебя?!
— Да, я могу ему не звонить, — равнодушно продолжала Наташа, — мне в любом случае — лучше не жить!

Она устало шла по школьному коридору: осунувшаяся, небрежно одетая и некрасиво причесанная… С трудом открыла тяжелую дверь актового зала, где проходили репетиции.
— Наталь Иванна? — бросилась к ней Люба Савельева, таща за руку упирающуюся Билан. — Вы ведь фату для Золушки принесли, да? Ведь Золушка становится невестой? А она хочет — себе!
— Зато фея должна быть самой красивой, — сквозь слезы проговорила Билан. — А так я не фея, а черте что!
Наташа перевела взгляд с хорошенькой Любы на длинную, худую и вечно плачущую Нину, подняла руку в знак того, чтобы ее выслушали.
— Думаем вместе! — провозгласила она, привлекая к разговору и мальчиков, устанавливающих на сцене радиоаппаратуру. — Фату конечно — главной героине. А кто у нас главный?
— Король! — под смех ребят объявил Беляков и похлопал себя в грудь. Он сидел в глубине сцены на «троне», в «мантии» и «короне» и, пользуясь своим «служебные положением», откровенно бездельничал.
— Золушка! — не задумываясь, кричали остальные.
Наташа молчала, что-то обдумывая про себя.
— Золушка? — наконец негромко заговорила она. — А кто такая Золушка?… Милая, добрая девушка, которая ждет, надеется, просит — и ее за ее трудолюбие, терпение и веру и награждают…
Ребята, чувствуя какой-то особый подтекст в ее словах, внимательно слушали ее.
— Но кто награждает? Кто слышит ее и совершает для нее чудо? — Наташа, словно сама удивлялась собственному анализу. — Кто в этой сказке все делает для другого, не заботясь о себе?
— Фея?! — не веря своим ушам, пробормотала Нина.
— Нет, король! — настаивал на своем Беляков, впрочем, шутя.
— На! — Люба кинула газовое облако Нине, потом воткнула руки в бока и требовательно уставилась на Наташу: — А мне тогда что?
— А тебе… — Наташа внимательно разглядывала Любу. — Тебе сделаем такую потрясающую белую шапочку в золотых цветочках!
Люба показала Нине язык.
— Итак, репетиция начинается! — захлопала в ладоши Наташа.
Точно жизнь вошла в нее от присутствия ребят, она опять становилась энергичной, стремительной и веселой…

Потом они с Беляковым сидели одни в пустом классе, друг против друга.
— Уже полчаса думаешь! — укоризненно сказала ему Наташа. — Если неясно, то я повторю.
— Ясно, — он тупо уставился в пустую тетрадь.
— Ну так делай! И не бойся ошибок. На ошибках ведь учатся.
— Так и дуть с ошибками?
— Угу. — Она посмотрела на часы. — Ну давай быстрей, меня, между прочим, дома тоже сын ждет.
— Знаю! — Беляков поерзал на парте, придвинул учебник, сделал сосредоточенную мину и опять замер, как бы углубленный в задание. — У меня почерк плохой, — вдруг объявил он.
— Знаю! — засмеялась Наташа.
— Значит, с ошибками и грязно?
Она только утвердительно кивнула головой и опять посмотрела на часы.
— Да вы идите! — сказал Беляков. — Все равно без толку.
— Вот уж не без толку! — рассердилась она. — Хоть не шляешься, где попало.
— А хотите, я и так никуда не уйду,- живо ответит он. – Буду сидеть здесь и все!
— До утра?
— А чо, могу и до утра! Меня искать некому. И ждать тоже…
Она слушала его с состраданием.
— Я не выйду из класса до тех пор, пока ты все не сделаешь! — вдруг решительно сказала она и незаметно повернула часы на руке циферблатом вниз, чтобы не следить за временем.
— Чо, тоже до утра? — ухмыльнулся Беляков.
Наташа встала и подошла к нему.
— Давай вместе, как маленький, — весело сказала она, наклонилась над ним, взяла его руку с зажатой в ней шариковой ручкой, и, как это делают с первоклассникам, повела его руку своей.
В первую секунду от неожиданности он послушно следовал ей, и в тетради появилось несколько корявых букв, но вдруг рука его затормозилась, он хмыкнул.
— Ну что такое? — устало спросила Наташа. Он смотрел на свою руку. Она казалась огромной и черной под ее тонкой и белой рукой. Она невольно тоже посмотрела на их руки и… упрямо повела дальше…

Алексей остановился под окнами школы и поднял к ним голову. И сразу же, на втором этаже, увидел склоненный профиль Наташи:
Она стояла около какого-то парня и, видимо, что-то объясняла ему. Алексей заходил взад и вперед по аллее…

Света Семечкина, одетая в красивый свитер и джинсы, с каким-то свертком в руках, заглянула в приоткрытую дверь класса.
Там стоял полумрак, Наташа и Беляков сидели каждый в своем углу и молчали.
— Вы что, еще сидите? — удивилась Света. — А я уже уроки сделала и вам испекла… — Она подошла к столу, развернула сверток. В нем оказались три куска шарлотки. — Угощайтесь!
Некоторое время Наташа непонимающе смотрела на нее, полную энергии и радости, потом на пирог… Засмеялась, быстро подошла к выключателю, зажгла свет.
— Неужели сама? — она надкусила кусок. — Ой, а мы так проголодались, правда, Беляков? — Он тоже ел. — Если бы не ты, — повернулась она к Свете, — мы бы умерли от голодной смерти! Понимаешь, — Наташа заговорила так, словно они с девочкой в классе были одни, — я вот все стараюсь понять Белякова… Знаешь, чего ему не хватает, чтобы он стал нормально заниматься? Победы! Понимаешь, победы над учителем. Он… вот он, — она неожиданно повернулась к Белякову, — хочет меня пересидеть. — Тот замер с куском на полдороге у рта. — И знаешь, я сдамся! Я больше не могу. — Она встала, быстро застегнула сумку. — Ты победил меня, Беляков! — И пошла к выходу.
Света за ней.
У двери они одновременно оглянулись на него и помахали ему рукой.

— Вы думаете, я пирог просто так? — смеялась Света. — Да это я специально! Ищу к Белякову ключ!
— Как подмаслиться, да? — тоже смеялась Наташа.
Они, не заметив Алексея в глубине аллеи, быстро повернули к автобусной остановке. Он двинулся за ними.
— Продолжай в том же духе! — весело продолжала Наташа, высматривая свой автобус. — По-моему, ты не лишена педагогического дара! Ну, пока! — Она чмокнула Свету и вскочила в автобус.
Алексей пытался пробиться сквозь толпу на остановке — но безуспешно: автобус поехал.
Отрывая билет в кассе, Наташа подняла глаза к окну, чтобы еще раз попрощаться с девочкой — и вдруг увидела Алексея.
Он неуклюже двигался по ходу движения автобуса, и весь вид у него был растерянный и огорченный.
Наташа суетливо замахала ему рукой, но тщетно — автобус набрал уже полную скорость…

Беляков все еще сидел один в классе, развалившись на скамейке и задрав ноги на парту. Он курил. По его лицу блуждала неопределенная улыбка…

Наташа никак не могла заснуть.
Юрий сидел в другой комнате, пил чай, писал на бумаге свой формулы, чертыхался и бросал карандаш в стену.
Потом встал и прошел в комнату к Наташе.
— Не спишь? — Он лег рядом и обнял ее.
Она испуганно отвернулась от него и прошептала:
— Не хочу!
Он встал и вышел. От его шагов проснулся и заплакал ребенок. Наташа быстро вскочила, подняла его из кроватки и легла вместе с ним в свою постель. Он мгновенно успокоился…

VII.
Учительская была пуста. Наташа поставила журнал на место, сложила стопки тетрадок в сумку и только тогда подошла к телефону. Секунду подумала, а потом быстро сняла трубку и набрала номер.
— Да? — услышала она его горестный голос, и некоторое время не могла сказать ни слова. Он тоже молчал.
— Это я, — наконец выдохнула она.
— Вот видишь, — опять после паузы сказал он, — я не спрашиваю, почему ты так долго не звонила — я все понимаю…
— Ну, хотите, мы встретимся, сейчас? — обреченно ответила она. — Только мне надо домой зайти. Ждите меня на станции…

Проходя мимо классов по длинному безлюдному коридору, она услышала знакомые голоса.
— Так, Семечкина, не знаешь материала, садись, два! – подражая какому-то учителю, говорил Беляков.
Наташа невольно остановилась около приоткрытых дверей своего класса и увидела там, в глубине, за учительским столом Белякова, который, блаженствуя — ноги на столе, в зубах спичка — смотрел в сторону доски, у которой стояла Света.
— Как это не знаю, Анатолий Васильевич! — изображая возмущение, отвечала ему Света. — Могу повторить еще раз!
— Только без закидонов!
Света с каким-то яростным вдохновением взглянула на сплошь исписанную цифрами доску. Быстро стерла для себя чистое окошечко.
— Вот, например, ученика зовут Толей, а можно еще Анатолий. Или Толечка, ИЛИ Толенька…
От неожиданности Беляков даже вытащил спичку изо рта.
— И все это будет один человек, — продолжала Света. — Так и число. Одно и то же, а записать его можно по-разному…
Беляков слушал ее внимательно. Наташа — у дверей — тоже.
— Например, — продолжала Света и быстро написала на доске «4», потом «2х2», «1+1+1+1» — это все разные имена одного того же числа. Но есть имя, которое записано в паспорте — официальное. «Анатолий Васильевич Беляков». И у числа есть такое, называется — «стандартный вид числа»! — Она подчеркнула на доске формулу «а* 10n
Наташа, наконец, сообразила, что идут дополнительные занятия по математике, и пошла по коридору дальше, стараясь ступать неслышно. На ее лице блуждала грустная улыбка, точно она завидовала чистоте отношений этих ребят.
— Соображаешь, Семечкина! — донесся до нее голос Белякова. — Светочка-Светлана…

Наташа открыла дверь своей квартиры и сначала увидела незнакомого мужчину — он возился вокруг «пробоины» в паркете — застилал. Рядом стоял Тишка и заворожено наблюдал за его работой.
— Мне надо срочно к шефу, — не взглянув на нее, деловито произнес Юрий и стал торопливо одеваться.
Она медленно стягивала плащ, и тоже, как Тишка, заворожено, смотрела на паркетчика.
— Давай заодно и обои поменяем, — сказала она почти невольно. — Я видела в «Доме быта» немецкие, такие синие-синие, с огромными цветами. — Она даже оживилась немного.
— Заодно и унитаз в мелкий цветочек, да? — Юрий избегал смотреть на нее. — Меня не ждите, я надолго, кажется, шеф нашел ошибку. — Добавил он небрежно и позвал: — Витя, пойдем!
Из комнаты вышел один из Юриных аспирантов, смущенно поздоровался с Наташей, и они вышли.
Наташа, чуть не плача, порывисто обняла Тишку. Тот рвался смотреть на паркетчика.
— Знал бы, что тут такой паркет! — заворчал тот, закуривая, — Только подобрать — вспотеешь. Верно говорю, парень? — подмигнул он Тишке.
Наташа лихорадочно что-то соображала. А потом, отвернувшись, достала из ящичка трюмо деньги, быстро сосчитала их. Подумала. Повернулась к рабочему:
— Сколько мне надо вам заплатить, чтобы вы это сделали быстро?
— Вопрос по существу! — оживился тот…

Алексей, расстроенный долгим отсутствием Наташи, встал со скамейки, закурил и медленно, не оглядываясь, пошел вдоль платформы. Дождь уже прошел, светило солнце. Вдруг кто-то сзади коснулся его плеча. Он оглянулся. Перед ним стояла Наташа с Тишкой на руках.
— Я просто предупредить… Ничего не вышло… Я не могу, — пролепетала она. — Тишку не с кем оставить.
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Но вот он шагнул им навстречу и обнял обоих…

Потом они сидела за длинным столом, напротив друг друга, на той самой даче с маленьким оконцем и собакой в саду.
Тишка спал на огромном топчане, покрытом пестрым лоскутным одеялом, уткнувшись в большую подушку. Вокруг него были разбросаны помятые жестяные кружки и кастрюльки.
Алексей встал, подошел к топчану и стал собирать кастрюльки, чтобы они не мешали ребенку спать.
— Это ты зря ему, — он демонстративно мазнул пальнем по дну одной из них: палец у него стал черным от сажи.
Наташа усмехнулась и заметила не без удовольствия.
— Хорошо, что мы не муж и жена! Вы — зануда! Терпеть не могу мужчин, которые тыкают носом своих жен в беспорядок!
— А я такой! — изобразил он сожаление.
— А утром ВЫ рано встаете?
— Мое лучшее рабочее время.
— А я могу спать до обеда, — сообщила Наташа без тени раскаяния. Подумала. – Нет, в этом что-то есть. Вы, значит, встаете пораньше, и мне кофе в постель приносите, да?
— Ну, допустим…
— А в спальне у нас, знаете, какие обои? — она почти давилась от смеха. — Такие синие-синие, с огромными цветами, — Наташа руками показала приблизительные размеры, — немецкие…
— Это ты серьезно? — ужаснулся он.
— Я их сама куплю, а вас даже не спрошу, — злодействовала она в своих фантазиях. — Отношения вы любите выяснять?
— Нет уж, увольте!
— Значит, — подытожила Наташа, — мою расхлябанность вы смиренно переносите, обои тоже, а в остальном мы просто созданы друг для друга!
Он смеялся. Потом положил свои руки на ее, вытянутые на столе:
— Знаешь, я сегодня проснулся и вдруг почувствовал, что я какой-то другой, как будто что-то произошло со мной… я подумал, что же это? Как ты думаешь? А это — ты!… Понимаешь? Мне теперь стало не важно, далеко ты или близко, со мной или без меня, главное, что ты есть…
— Нет! — Наташа медленно отняла у него руки. — А мне этого слишком мало… Знать, что вы есть… — В каком-то бессилии она вдруг обхватила горячий чайник ладонями и так замерла.
— Ты что! — он отдернул ее руки от чайника, взял их в свои и стал дуть на них.
— Я никогда не прощу вам, что мы не вместе… с самого начала! — бессвязно заговорила она, колотя кулачками по столу. — Даже через триста лет, в другой жизни, где я обязательно буду вашей женой, даже тогда…
Он обнял ее.
Темное окно отражало их, и в этом отражении они были такими странными и новыми, словно действительно перенеслись в какую-то другую жизнь.
— А… с самого начала — это когда? — вдруг, пряча невольную улыбку, спросил он. — Со времен Адама и Евы?
Она засмеялась, а потом опять всхлипнула.
— Ну не реви! В конце концов, все как-то улаживается! – сказал он, доставая сигареты и спички.
— Как? — спросила она с тоской и надеждой.
— Давай лучше расскажу анекдот. — Он взял ее руку, сложил параллельно большой и указательный палец и положил на них спичку. — А теперь скажи: Тр-р-р.
— Тр-р-р, — сказала она, вытирая слезы.
Он осторожно снял спичку с ее пальцев, приложил к уху и спросил официально и важно:
— Алло?

Потом он, один, стоял на крыльце и курил…
Наташа собирала в дорогу сонного Тишку. Личико у него было перемазано сажей от кастрюлек и сковородок, которыми он играл, и она тщетно оттирала его носовым платком, смоченным в воде…

Раскрытый дневник Наташи лежал под локтем Юрия. Он сидел, закрыв лицо руками, и было непонятно, дремлет он или плачет.
«Зачем он опять встретился на моем пути? Когда мне это совсем не нужно? Как будто кто-то нарочно терзает меня… или хочет что-то сказать? Мы познакомились, когда я проходила свою первую практику в школе, мне было всего двадцать один, а он был членом родительского комитета, такой строгий И взрослый, на пятнадцать лет меня старше…» — дальше запись была закрыта локтем…

VIII
— Несправедливо! несправедливо! — ребята, чем-то взволнованные, толпились около Наташи, сидевшей за учительским столом над раскрытым классным журналом.
Беляков стоял у дверей и с презрительной гримасой смотрел на них.
— Он вообще ходит, всех презирает — из-за вас, возитесь с ним! — голос Нины Билан дрожал от обиды. — А ты вообще молчи! — прикрикнула она на Свету. — Втюрилась в него и молчи!
— Вы дадите мне слова или нет?! — стукнула по столу Наташа.
Она встала, подошла к Белякову и выдворила его из класса. Когда в классе наступила тишина, она оглядела всех и начала:
— Есть вещи, о которых учитель не может говорить со своими учениками: профессиональная тайна, понимаете. Но вы… Я действительно поставила Белякову четверку незаслуженно… и прощаю ему многое такое, что другим бы не простила…
— Вот именно! — игриво выкрикнул Кадулин.
— Кадулин, — Наташа резко повернулась к нему. — Ты страдаешь, что ты маленького роста?… Извините, я сейчас буду говорить жестокие вещи… Страдаешь?
— Страдает! — басом проговорил высоченный Портнов и обнял друга.
— Но это же несправедливо, что ты такой маленький, а твой друг Портнов, как Геракл!
Кадулин жалобно шмыгнул носом, снизу вверх вопросительно посмотрел на Портного и разрешил:
— Пусть!
— Пусть! — в тон ему ответила Наташа. — Потому что у Кадулина масса других достоинств, он любимец девочек, у него длинные ресницы!
Девчонки фыркнули, но Наташа говорила так гневно, что они тут же замолкли.
— Савельева, справедливо, что ты родилась с врожденным пороком сердца, а Семечкина зато у нас поставила рекорд по плаванию??
Люба растерянно пожала плечами, а Света стыдливо опустила голову.
— Ну что вы молчите?! Где ваша справедливость?! Справедливо, что Дмитриев каждый день меняет куртки и джинсы, которые ему папочка привозит из Италии, а вы только мечтаете об этом? … Справедливо, что каждый день от голода умирают сотни детей, а вы в столовой кидаетесь хлебом?!
Наташа замолчала обессиленная.
Ребята тоже, подавленные, молчали.
— Белякову, может быть, труднее, чем любому из вас… жить, — совсем тихо сказала она. — Вот Света знает… Но если вот здесь не дано… — она постучала себе по лбу кулаком, — то, что делать? Что делать, Кадулин?… Я все сказала, — резко закончила она и вышла из класса, даже не заметив Белякова, испуганно отшатнувшегося от двери.
Забытый ею, раскрытый журнал, остался лежать на столе…

В столовой было пусто. Наташа сидела за столом — тарелка перед ней стояла нетронутая.
Из коридора доносилась звонкие детские голоса…
— Так солененького захотелось — и нате — на мне кончилось! — услышала она рядом чей-то голос. За стол подсела деревенского вида женщина в синем халате технички с такой же порцией бифштекса, только без огурца. — Увольняюсь я. Неделю не проработала, а увольняюсь. — Женщине, видно, хотелось поговорить.
— Нянечкой у нас работали? — выплыла из своих мыслей Наташа.
— Хотела вот. Да никак. Из-за сына. Снова в больницу положили. 22 года, а уже инвалид. С ложечки кормлю, — вздохнула женщина.
Наташа испуганно посмотрела на нее.
— Из-за меня все и вышло, — продолжала женщина, — оставила на столе банку с уксусом, всего-то на минутку. А тут он вбегает, с жары-то вспотевшей — и пьёт, банку-то эту. Думал — вода… Наташа во все глаза смотрела на женщину.
— Еле от смерти спасли. А котлету я не хочу, — вздохнула женщина, — из-за огурца и взяла.
— Мне неудобно, — неуверенно проговорила Наташа, — но может… — Она протянула женщине свою тарелку с огурцом, — я не дотрагивалась.
— А вы не хотите? — обрадовалась женщина. — 0й, какое большое спасибо. — Она переложила огурец в свою тарелку. — Теперь уж навек остаться виноватой…
— Нет, что вы… не вы… — нечленораздельно выдавила из себя Наташа, потрясенная услышанным.
— Не те здесь огурцы, — проговорила женщина, — но все равно, на душе как-то легче. Не я, говоришь, а кто же?! Банку-то зачем оставила?! Ну, убрала бы! — почти спокойно сказала она. — Теперь уж до смерти страдать, до его, или до своей — все одно. Что поделаешь, Христос терпел и нам велел…
Прозвенел звонок на урок…

Беляков вошел в класс своей расхлябанной, независимой походкой — руки в карманах, но на него как бы никто не обратил внимания — все уже разошлась по СВОИМ местам и готовились к следующему уроку.
Заметив на столе классный журнал, он подошел к нему и уставился на отметки. Вдруг какая-то идея пришла ему в голову — он вытащил из кармана ручку и лихо выкрикнул, почесав в затылке:
— Абрамов — рожа кривая — два! — и вывел напротив фамилии жирную двойку. — Аниськова — подлиза — кол! Барков — лопух — кол…
Класс, за исключением ошарашенного Кадулина на первой парте, не обращал внимания на «деяния» Белякова, занятый, кто болтовней, кто зубрежкой. Только Света Семечкина, сразу почувствовав неладное, бросилась к нему.
— Толь, ты что? — ахнула она, увидев испорченный журнал. — С ума сошел. Это же документ!
— Билан — два, рёва потому что, — заворожено продолжал он.
— Не надо! — Света схватила его за руку.
Но он в каком-то аффекте оттолкнул ее.
— Где тут Семечкина? — поискал он в списке, рука с шариковой ручкой дрожала над журналом. — А, вот… — Он оценивающе оглядел Свету:
— Корова! Два! — и вывел очередную двойку. Кто-то в классе сдавленно прыснул.
Света побледнела, секунду молчала и вдруг голосом, полным клокочущей ненависти, медленно произнесла;
— Дебил!
Что-то сразу погасло в глазах Белякова, но он продолжал ставить отметки, правда, уже без прежнего энтузиазма:
— Волков — тоже два, Витальев — кол…
— Прекрати! — тихо, но жестко произнесла Света, неосознанно почувствовавшая странную власть над Беляковым, — Немедленно!
Он по инерции поставил еще одну отметку, с силой захлопнул журнал и быстро устремился к двери, чуть не столкнувшись с входящим в класс математиком.

Тамара Николаевна из окна учительской тревожно следила, как через школьный двор — от подъезда к воротам — шел Беляков. Его походка была до странности собранная, сосредоточенная, деловая — как будто он на что-то решился…

Наташа стояла у калитки той самой загородкой дачи, на которой они с Алексеем были уже не раз, и смотрела на черную безлюдную дорогу. Стояла тишина. Только с соседней дачи доносились какие-то голоса: две женщины о чем-то быстро говорили друг другу и смеялись.
Алексей возился у калитки. Наконец он распахнул ее И просунул руку в почтовый ящик:
— Куда он их засунул?
Вдруг из конуры выскочила собака и кинулась на них.
Наташа остолбенела и в ужасе закрыла глаза.
Собака визжала, толкала ее лапами И даже ухитрилась лизнуть в щеку. Алексей свистнул — собака бросилась к нему.
— Привет, дружок, скучаешь? — как можно веселее говорил он. — Голодная? Ну и сволочь твой хозяин! И ключ забыл оставить. Придется взламывать… — И приказал Наташе: — Стой здесь, на стреме!
Алексей надвинул кепку себе на глаза, поднял воротник и, приняв таким образом пародийно-воровской вид, двинулся к крыльцу. Наташа стояла, без интереса рассматривая окружающий пейзаж — и вдруг увидела у своих ног ключи.
Они лежали в пожухлой траве недалеко от почтового ящика, видимо, выпали из него, когда Алексей толкнул калитку. Она подняла ключи, некоторое время рассматривала их, а потом пошла с ними к даче.
Алексей обернулся и подмигнул, приглашая на зрелище. Легким движением профессионала-взломщика «сбил» замок, и дверь распахнулась.
Наташа остановилась на пороге — весь пол террасы был усыпан яблоками. Алексей, стараясь не раздавить их, шел к двери, ведущей в комнату, но яблоки лежали так плотно, что из-под ног все-таки раздался хруст. Он поморщился. Добрался, наконец, до двери, дернул. Массивная, обитая войлоком, она была совершенно неприступной. От неожиданности он вышел из роли и несколько раз обиженно, как мальчишка, пнул в нее.
Наташа, по-прежнему стоя у порога, засмеялась ТИХИМ грустным смехом. Ключей в руках у нее уже не было.
Алексей повернул к ней обескураженное лицо.
— Эту уж вы не взломаете, — мягко сказала она…

Света пересекала пустынный двор, когда к ней с ревом подкатил Беляков на мотоцикле.
Она оглянулась, ее лицо мгновенно окаменело, но она продолжала идти, как шла.
Беляков то почти наезжал на нее сзади, то обгонял и загораживал мотоциклом дорогу, то ехал рядом, потом разворачивался и на скорости мчался навстречу.
— Му-у-у-у! — мычал, пролетая.
Издали за ними, хохоча, наблюдали его приятели, видимо, ожидавшие своей очереди покататься на мотоцикле.
Вдруг всю компанию как ветром сдуло.
Из-за угла детского сада выехала милицейская машина.
Мотоцикл взревел, Беляков промычал на весь двор прощальное «му-у-у!» и скрылся в арке.

Было отчетливо слышно, как шуршал по крыше дождь. Они сидели, прижавшись друг к другу. Ноги Наташи были закутаны его свитером. Алексей достал сигареты и закурил.
Вспыхнули фонари на улице и осветили голые деревья в саду.
Застекленная терраса стала совсем прозрачной, почти нереальной.
Алексей взглянул на Наташу, измученное ее лицо.
— Я поймал себя на мысли, — сказал он, — что уговариваю себя, будто все это так и надо. Наверное, потому, что все это не так, как надо.
Наташа ничего не ответила. Он обнял ее. Потом встал.
— Пойдем, совсем окоченела. — На крыльце оглянулся: она сидела, не двигаясь. — Тебя что… закрывать здесь? — ласково усмехнулся он.
— Закрывать.
Он постоял, подумал, потом подошел, опять сел рядом, положил свою руку на ее.
— Всю жизнь я бегал за миражами, потом понял, что я — ничто, потом встретил тебя… — он замолчал. — Ты очень страдаешь?
— Что это за страдания? — вяло ответила она, глядя в одну точку перед собой. — Гроша ломаного не стоят эти любовные страдания.
— По большому счету ты права… Если сравнить их с теми, которыми охвачены полстраны. Я уже не включаю телевизор, такое ощущение, что кровь льется с экрана. — Он закрутил на своем пальце обручальное кольцо. — Сегодня жена надела. Я никогда не носил его — не привык. А она вдруг надела — без слов. Я это к тому, чтоб ты знала — мне так же тяжело, как и тебе…
На пороге опять появилась собака.
— Что ж мы ничего не принесли ей?! — с отчаянием проговорила Наташа.
— Жить — это значит страдать, вот мое последнее открытие, — сказал Алексей, поднимая с пола яблоко.
— Да что вы все заладили: страдать, страдать… Не хочу! – чуть не выкрикнула она с отвращением и встала.
Первой вышла за калитку и, пока он возился с замком, незаметно опустила в почтовый ящик ключ.
Скоро он догнал ее, и они пошли рядом. На соседней даче хлопнула дверь, яркая полоса света упала на дорогу, и в тишине раздался женский, бесконечно веселый и счастливый чей-то смех. И так же неожиданно смолк. Дверь опять хлопнула, и полоска света тоже исчезла.

Из дневника Наташи: «Есть боль, о которой никому в мире не скажешь, потому что тебе никто не посочувствует: какой ужас и страх каждый вечер ложиться в постель рядом с мужем. Лишь одно горькое утешение — у него подобное чувство — ко мне, как я догадываюсь. Господи, зачем ты все это придумал? И заповедал не знать чужих жен и мужей, чтобы остаться в неведении, что это может быть совсем по-другому…»

IХ.
Беляков вышел из учительской весь красный, распаренный и чему-то болезненно улыбался. Встал к окну. И вдруг там, в окне, увидел, как к школе быстро подходила Наташа.
Когда входная дверь захлопнулась за ней, он рванулся и, как огромная обезьяна, легкими прыжками, сбивая на пути девочек и малышей, помчался вниз по лестнице.
Наташа почти бежала по коридору.
Он выскочил из-за поворота, увидел ее, мгновенно состроил равнодушно скучающую физиономию, его походка сделалась расхлябанной, и он медленно пошел ей навстречу.
— Толя, ты куда? — остановилась она перед ним. — У нас же репетиция. Я немного опоздала… — Она виновато улыбнулась. — Или вы уже все разбежались?
— Не беспокойтесь, я их мигом соберу! — ответил Беляков и добавил осторожно. — Вы сейчас в учительскую пойдете?
— Нет, нет! — уже на ходу отвечала Наташа. — В зале много дел, мы бал будем репетировать, понимаешь, бал?…

Магнитофон звучал на полную мощность. Музыка была отнюдь не бальная. Придворные танцевали вовсю. Только Беляков — Король сидел на своем троне и ухмылялся.
— Ваше величество, а вы? — крикнула Наташа из зала. — Все танцуют! Все! — И как заправский режиссер она вскочила на сцену.
Беляков на всякий случай отошел за трон.
— Не стесняйтесь, ваше величество! — выкрикнула она через головы танцующих. И чтобы ободрять его, сама начала танцевать.
Беляков, уже начавший было смущенно танцевать, остановился и с непонятным самому себе страхом смотрел, как необычно, бесшабашно, не по-учительски танцевала среди своих учеников Наташа.
В зал вошла Света Семечкина. Она поискала глазами Наташу, увидела и какое-то время холодно смотрела на нее, словно бы изучала этот новый для себя образ любимой учительницы.
Наташа призывно замахала ей рукой.
— Наталья Ивановна, вас к директору, — отчужденно произнесла Света на весь зал и тут же вышла.
Наташа, удивленная, остановилась: так обычно приглашают к директору провинившихся учеников. И потом быстро прошла через зал. Когда она вышла, Беляков подбежал к магнитофону и выключил его.
— Бал окончен! Король в опасности! — провозгласил он с мстительной, почтой садистической радостью. Но в голосе его прозвучал тоскливый страх…

… — Вчера, благодаря вот бдительности нашей родительницы, матери Светы Семечкиной, — ровным голосом информировала Наташу директриса, — был обнаружен мотоцикл, похищенный еще летом в другом конце города. Один из участников грабежа — наш ученик Беляков…
Света с матерью, Тамара Николаевна и еще несколько учителей сидели на стульях вдоль стен, а рядом с «директрисой», у стола сидела девушка в милицейской форме и что-то писала. Она подняла голову, ее глаза и глаза Наташи встретились.
— Понимаете, я вот смотрю из окна, а он — прямо на мою девочку, — видимо, уже не в первый раз начала свой рассказ мать Светы. — Господи, что я пережила! — Света бросила на нее хмурый взгляд, и мать осеклась.
— Наталья Ивановна, следователь хотела бы задать вам несколько вопросов, — директриса повернулась к девушке. — Пожалуйста.
— Не заметили ли вы, когда у Белякова появился новый велосипед? — спросила девушка у Наташи и, словно извиняясь, объяснила: — Видимо, он тоже ворованный, надо найти хозяина.
Наташа нахмурилась, долго молчала, потом произнесла:
— Двадцать шестого сентября.
-Почему вы так точно помните? — удивилась девушка.
— Просто… запомнила, — после паузы сказала Наташа.
И Света кисло усмехнулась.
— И вы даже не поинтересовались, откуда он у него? — не могла сдержать своего изумления директриса.
— Нет.
— И еще, — поспешно продолжала девушка, как бы выручая Наташу,- правда ли, что Беляков со своими приятелями совершил на вас и вашу ученицу нападение на улице? Это весьма важное обвинение, которое тоже может быть представлено на суде.
— Нет, ничего подобного не было! — почти возмущенно ответила Наташа .
— Как это не было? — изумилась было Светина мать, но Света больно сжала ее руку.
— Свете просто показалось, что это было нападение, — объяснила Наташа. — Тем более, что к Белякову это не имело никакого отношения.
Все невольно посмотрела на Свету, сидевшую в каком-то оцепенении.
— А это тоже Свете показалось? — директриса протянула Наташе классный журнал, испещренный двойками и колами. — И тоже к Белякову не имеет никакого отношения?! — в голосе директрисы слышалось уже с трудом скрываемое раздражение.
Вдруг дверь учительской распахнулась, в нее просунулась физиономия какого-то первоклашки в черной полумаске и раздалось ликующе-дразнящее на одном дыхании: «Опэрэсэтэ!» — И физиономия исчезла.
— Извините! — произнесла директриса и быстро вышла из кабинета.
Пока следователь заполняла бумаги, Наташа подсела к Свете:
— Я не знаю, что у вас произошло с Толей, — медленно проговорила она, — но страшно не то, что он плохой. Или то, что тебе сейчас плохо… Страшно, что разрушилось то, что было, что несли мы вместе… втроем…
— Ничего мы не несли, — сказала Света и вдруг подняла голову, пораженная собственной мыслью, — вам просто нравилось, чтоб вас любили — вот что!
Наташа словно оцепенела. Она смотрела на Свету широко раскрытыми от удивления и боли глазами.
Следователь взглядом подозвала Наташу:
— Подпишите, пожалуйста, — положила она листок с протоколом.
— Я должна поговорить с ним, — сказала Наташа, подписывая бумагу.
— Поторопитесь, — доброжелательно ответила девушка. — Он под следствием.

Понурившись, они шли вместе по школьному двору — две сейчас такие одинаковые учительницы. Тамара Николаевна держала Наташу под РУКУ…

Света стояла у окна и, обняв свое пальто, прижималась лбом к стеклу. Лица не было видно — только мокрые от слез глаза, отраженные в стекле… Мать пыталась успокоить ее, но она сердито обрывала ее движения и плакала все сильнее и сильнее…

… — Здесь же мои ребята живут! Увидят! — Наташа высвободила свою руку из руки Алексея.
— Ну и что тут такого?? Пусть видят! — засмеялся он.
— Все! Мы больше не сделаем НИ шагу вместе! — она отступала от него, и торопливо засеменила впереди, сердитая, насупившаяся. Это совсем рассмешило Алексея, он догнал ее:
— В чем дело, гражданочка? Я иду своей дорожкой, а вы — своей, разве нельзя?!
Теперь они шли рядом, на небольшом расстоянии друг от друга. Он изображал независимость, а она то смеялась, то вдруг на глазах ее выступали слезы.
Они уже подходили к дому Белякова. Она остановилась И обернулась к нему, а он, как бы испугавшись, шарахнулся в сторону.
— Белякова в колонию отправляют! — умоляюще, как бы призывая его выйти из игры, сказала она.
Но он не слышал, или не хотел слышать ее.
— У меня для тебя сюрприз, — сказал он и достал из кармана два одинаковых английских ключа. — Наша конспиративная явка, помнишь, чуть не помешала мне снять — еле уговорил сдать.
— Мне надо поговорить с ним, — устало продолжала свое Наташа.
Алексей сунул один ключ ей в карман.
— Ну, иди, — сказал он уже серьезно. — Я подожду. — И, вытащив сигареты, опустился на скамейку.

На нее в упор смотрел холодный безжизненный глазок в дверях. Она звонила к Белякову уже длинными и частыми звонками. Постояла еще некоторое время. Повернулась — пошла прочь.
В конце длинного коридора у лестницы остановилась. Сверху доносились какие-то голоса. Она осторожно поднялась еще на несколько ступенек и увидела Белякова.
Компания сидела на ступеньках и дымила, вяло переговариваясь. Время от времени кто-нибудь запускал вверх спичку. Она прилипала к потолку, сгорая, оставляла на нем жирное черное пятно. Впервые она видела Белякова так близко среди «своих», и впервые вся его «безнадежность» так безжалостно открылась ей. Некрасивое — без мысли и чувства — тупое лицо, маленькие плевочки в пол, ухмылка, бранная речь…
Она вышла на лоджию.
Сияющий, золотой от осенних листьев город, лежал перед ней, как на ладони. Она перегнулась через перила вниз. Там, во дворе, на скамейке, сидел Алексей. Сверху казалось, что он словно придавлен невидимым грузом.
Медленно сползла она по стене на корточки И так, положив руки на свой портфель, стала ждать. Из подъезда доносился грубый гортанный хохот.
— Едут! — крикнул кто-то. Через несколько секунд включился лифт.
Она невольно посмотрела вниз.
У подъезда стояла милицейская машина.
Вот появился Беляков. Бодрясь, махнул приятелям рукой, согнулся в три погибели, заложил руки за спину, пародируя преступника из кинодетектива, и так двинулся к машине.
«Кодла» взорвалась от смеха.
Машина уехала.
Открывшаяся за ней скамейка была пуста.
Потрясенная, она долго смотрела на пустую скамейку, на опустевшую площадку перед домом, на расходившихся ребят…

Юрий ужинал, читая газету. Тишка сидел у его ног под столом и играл с кастрюлями.
Наташа, не раздеваясь, стояла в дверях кухни и, облокотившись на косяк, смотрела на сына.
— Как прошла репетиция? — не отрываясь от газеты, спросил Юрий и тут же поморщился на свои слова.
— Нормально, — ответила Наташа, подумала и вдруг сказала: — Знаешь, нам лучше разойтись.
— Хорошо, — неожиданно спокойно сказал Юрий и улыбнулся.
Наташа подхватила на руки уже крутившегося возле нее Тишку и быстро прошла в комнату.
В спальне она распахнула шкаф, достала чемодан и стала бросать туда свои и Тишкины вещи.
Ребенок увлеченно занялся звучно щелкающими замками.
У туалетного столика, под зеркалом, в старинных деревянных рамках, висело несколько фотографий — ее родителей. Она сняла их и положила в чемодан.
Достала с полки над кроваткой Тишки его любимые игрушки.
В гостиной сняла со стеллажа несколько книг… Опять вернулась в спальню, но в дверях замерла: темные пятна от снятых фотографий на выцветших обоях выглядели нелепо и тревожно. Она медленно подошла к чемодану. В квартире стояла подозрительная тишина.
Ока тревожно прислушалась… Тишина…
И вдруг в паническом страхе она выбежала в коридор… и столкнулась с мужем. Он в размышлении стоял в дверях, одетый, с портфелем в руках.
— Ты куда? — спросила она его.
— В общем, я все знаю, — ответил он. — 0 делах потом, сейчас мы не в состоянии…
Она не слушала его.
— Я ведь ухожу, я!
Он пожал плечами и шагнул на лестничную площадку.
— Нет, — ослабевшими руками вцепилась она в него и стала толкать его в квартиру обратно. — Я ухожу… А ты здесь… ты здесь будь, — бормотала она. — Ты здесь… — наконец втолкнула его в коридор и заслонила спиной дверь.
Но он сильными руками взял ее за плечи и отстранил от двери.
И уже в истерике она уперлась ему в грудь и сквозь отчаянные всхлипы заговорила, теряя последние душевные силы:
— Нет, я не выпущу тебя, не выпущу! Ты хочешь уйти и остаться благородным, страдающим! Если в тебе есть хоть капля человечности, ты останешься здесь! Может, ты что-нибудь, наконец, поймешь! Что это твое ледяное молчание, этот вид святоши — это просто жестокость и толстокожесть. Нет, ты останешься здесь, в этой постылой квартире, с этими обшарпанными обоями, а я уйду! Я! Ты же не капли не любишь меня, так что же ты меня мучаешь…
Она осеклась. В дверях комнаты стоял Тишка с перекошенным от страха лицом и смотрел на них.
— Мальчик мой! — почти шепотом воскликнула она, бросилась к нему и опустилась перед ним на колени. — Испугался! Не бойся! Мы шутим, мы шутим, — говорила она, нежно обнимая и целуя ребенка.
Юрий сидел на низенькой калошнице под вешалкой, сгорбившись и закрыв лицо руками. Но вот он поднял голову.
Она никогда не видела у него такого выражения: измученное, уставшее, с глазами, полными вины и недоумения.
— Я никого никогда не любил. Я не знаю, что это такое. Почему так? За что? — тихо, точно жалуясь, заговорил он. — Ты еще не все знаешь: я ведь твой дневник прочитал, выслеживал тебя… — Он посмотрел на нее, может быть, впервые без своей обычной самоуверенности. — В дураках боялся остаться, кретин…
Наташа, обезоруженная его признанием, смотрела на него и все крепче прижимала к себе Тишку.
— Он ужинал? — только тихо спросила она.
— Плохо. Каша подгорела.
Наташа зажмурила глаза, по ее лицу опять потекли слезы.
— Возьми его! — протянула она сына Юрию. — Я новую сварю.

Тишка стоял на подоконнике и заворожено смотрел на ночные огни города, на скользящую напротив, в свете прожекторов, стрелку строительного крана. Юрий стоял позади него и смотрел туда же.
Наташа на кухне варила кашу…

Х
Из дневника Наташи: «Белякова в нашей школе больше нет, уже месяц. Я прекрасно понимаю, что он действительно «безнадежный случай»… Но как же болит душа, словно я оказалась на месте той женщины, которая случайно напоила уксусом своего сына. Я готова согласиться на все, пусть все будет так, как оно было до этого, лишь бы не случилось этой беды с Беляковым…»

Тишка, снаряженный, как космонавт в меховой комбинезон, стоял в коляске, держась за ее верх, и глазел по сторонам на торопливых людей, нагруженных подарками и покупками, на дома, которые украшали иллюминациями и транспарантами. Наташа везла коляску медленно и осторожно, рядом с ней шла ее подруга Галя.
— Юра сейчас ремонтом занимается, — рассказывала Наташа ей, — оказывается у него золотые руки, но это он тщательно скрывал от меня всю нашу супружескую жизнь…
— Они такие, — с удовольствием подхватила Галя. — Чтобы их лишний раз не эксплуатнули.
— Ага! — засмеялась Наташа и продолжала. — А обои мы купили немецкие, с такими огромными синими цветами, ты тоже купи себе такие — дорого, но все равно выгодно, потому что они очень прочные, на всю жизнь…
— Значит, у вас с Юрой теперь все хорошо, да? — осторожно спросила Галя, покосившись на Наташу; ее оживленная речь совсем не соответствовала потускневшему и застывшему выраженью ее лица.
— Подожди здесь, — вдруг остановилась Наташа у подъезда того самого дома, где когда-то они с Алексеем чуть не сняли квартиру. — Я только верну одну вещь…
Она легко, широкими шагами, поднялась по лестнице и остановилась у дверей квартиры. Достала из кармана тот новенький английский ключ, который ей дал Алексей. Постояла, подумала… Ключ дрожал в ее руке. Наконец она решительно нажала кнопку звонка — никто не отвечал. На какое-то время она растерялась, сделала несколько шагов в сторону лестницы. Но вдруг повернулась обратно к двери и вставила ключ в замочную скважину — дверь послушно открылась.
Наташа шагнула в прихожую, скудно освещенную осенним солнцем через распахнутые двери комнаты, единственной в этой маленькой квартире. Увидела на вешалке одинокий плащ Алексея. Ее лицо просветлело. Она осторожно погладила плащ по рукаву.
Потом сделала шаг в комнату. И сразу увидела тахту со сбитой постелью, на которой лежала женская, вся в кружевах, ночная рубашка, а поверх нее был небрежно брошен свитер Алексея, которым он когда-то, на даче, кутал ей ноги; на полу стоял поднос с двумя чашками недопитого чая…
У окна был громоздкий стол, заваленный книгами и перфокартными складными лентами, так знакомыми Наташе по работе мужа. В рамочке – фотография незнакомой молодой женщины… В углу лежал большой раскрытый чемодан с небрежно раскиданными женскими вещами, дорогими, каких у Наташи не было. Она опять перевела взгляд на тахту: на знакомый свитер поверх ночной рубашки… Наклонилась и положила на него ключ.

… Подруги продолжали свое шествие с коляской молча…
— Ты спросила, как у нас с Юрой, — Наташа с трудом преодолела свое оцепенение, повернулась к Гале. – Да нормально, как у всех, наверное… Но никакой радости от жизни я уже не жду… Денег вечно не хватает, здоровья нет — одна беспросветная усталость, любви тоже нет, вообще — ее на свете нет, я это точно узнала…
Галя хотела было возразить, но, увидев отрешенное лицо подруги, передумала.
— Да, я не сказала тебе самого главного, — продолжала тем же ровным голосом Наташа, – я ухожу из школы, буду дома сидеть, уже заявление подала. Единственное, что меня сейчас держит в школе, это спектакль, отыграем его, и я свободна… Я поняла одно, надо просто терпеть. И вот его растить, — она кивнула головой на сына. — Ради него терпеть и тихонько ждать своего смертного часа…
— Ну что ты, Натка, — Галя прижала к себе подругу. — Конечно, радость уходит, но она и приходит. Притом, с той стороны, откуда ее меньше всего ждешь. Ты не отчаивайся!
— Да? — Наташа взглянула на Галю глазами, полными слез. — Придет?
— Я уверена, обязательно придет!
Наташа почему-то оглянулась назад, на тот дом, где она только что была. А потом тихо сказала:
— Вот уж не представляю, какая у меня еще может быть радость…

Света ждала ее у дверей школы. Шагнула навстречу:
— С праздником вас! С премьерой! — и смущенно вручила Наташе букетик блеклых зимних цветов. — Это анемоны. Они на вас похожи.
— Спасибо! — засмеялась Наташа и поцеловала Свету.
— Простите меня за все, — поспешно пробормотала та.
— А ты меня тоже прости, — ответила Наташа, обняла девушку, и они вдвоем исчезли за массивными дверями школы.

Спектакль шел под смех и аплодисменты. Наташа переживала за кулисами вместе с Тамарой Николаевной. Выпускали на выход, шепотом проговаривали роли. Тамара Николаевна включила музыку.
«Придворные» затанцевали смесь менуэта и шейка.
За окном с раскрытой фрамугой раздались громкие удары молотка.
Лицо Наташи страдальчески сморщилось — опять завхоз не вовремя проявлял свое рвение. Она вышла в коридор и распахнула окно, пытаясь в темноте разглядеть фигуру завхоза.
Но тот орудовал с другой стороны школы — издали темная тень человека в фуфайке выглядела таинственно и зловеще.
Удары внезапно прекратились. Наташа собиралась уже закрыть окно, как вдруг увидела в тени деревьев танцующую фигуру. Музыка спектакля была слышна и там.
Танцевал какой-то парень, одетый в куртку и шапку. Танцевал раскованно и самозабвенно. Это был он, Беляков.

Она без пальто, в платке, накинутом на плечи, неуверенно подходила к нему, а он продолжал танцевать…
И вдруг, завидев ее, замер, застигнутый врасплох.
— Здравствуй! — сказала она.
— Здрасьте! — выдохнул он.
— Пойдем к нам? — она кивнула в сторону школы. Он невольно двинулся за ней, но вдруг передумал:
— Не! — Он сел на выступ цокольного этажа. — Я лучше отсюда. — Он подергал решетку под ногами, отогнул знакомый гвоздь, дернул его — решетка поднялась. – 0! — ухмыльнулся он, довольный, и стал открывать створки окна в подвал.
— Ты что? — забеспокоилась Наташа.
— А там пожарный вход на сцену, — высунулся он уже из подвала. — Оттуда все видно. — И исчез.
— Толя! — она оглянулась на еле видимую фигуру завхоза и, ругаясь про себя, полезла в подвал. — Толя! Да куда ты?! — В темноте что-то заскрипело, и она куда-то провалилась.
— Наталь Иванна, вы чо? — раздался его испуганный шепот. Он чиркнул спичкой к подошел к ней.
— Вечно из-за тебя влипаю в какие-то истории! — воскликнула она, потирая колено. — Пойдем отсюда!
— Давайте сходим туда вместе! — умоляюще попросил он. — Так здоровски! — Он опять чиркнул спичкой, оглядываясь вокруг. Наташа увидела его восторженное лицо и покорилась:
— Там хоть можно выйти?
— Прям на сцену! Под аплодисменты!

— Черт, заколотили… — пробормотал он, попробовав дверь. Наклонился к замочной скважине. — Ни фига не видать… Там Портнов вместо меня, что ли?
Далекая сцена, видимая сквозь отверстие в замке, напоминала цветные, постепенно меняющиеся узоры калейдоскопа. Из зала доносились приглушенные голоса и смех.
— Да вы не волнуйтесь, без меня не провалились, а без вас и подавно не провалятся, — шутливо успокаивал Беляков Наташу.
Неожиданно громко недалеко от них застучал молоток. Это завхоз приколачивал решетку, через которую они проникли в подвал.
— У, прикол! — шепотом засмеялся Беляков.
А у Наташи от ужаса расширились глаза. Она невольно вцепилась ему в рукав и онемело слушала, как грохает над ними эта небесная кара. Наконец, удары прекратились, и до них донесся ворчливый голос и звуки удаляющихся шагов.
— Да не бойтесь! Прорвемся! — стал заверять ее Беляков, снял шапку и вытер пот со лба. Голова у него была острижена наголо — он спохватился и поспешно надел шапку обратно, искоса взглянув на Наташу, заметила ли она.
Какое-то время они сидели и молчали. Он нагнулся и подобрал с пола ржавый ломик…
— Хорошо, что ты пришел… — сказала она, но дальше расспрашивать боялась.
— Это Лия Константиновна меня отстояла, — понял ее Беляков. — А то б колония – железно! Сейчас в ПТУ оформляют, буду учиться на токаря…
— Так это замечательно! — воскликнула Наташа. — А Лия Константиновна — это та, из детской комнаты?
— Ага, лейтенантка… — Он бросил на нее быстрый взгляд и заговорил уже в другой интонации: — Я сижу в этом приемнике, настроение — хреновое, вдруг мне говорят, там женщина к тебе… — Он опять посмотрел на Наташу. — У меня сердце сразу тук-тук-тук, я испугался даже, что разорвется… Думал, вы, — с упреком закончил он. — А это была Лия Константиновна, только не в форме, а так.
Наташа молчала. Комок все ближе подступал к горлу.
— А было времечко, когда я вас ненавидел, — сказал он.
— Я знаю, — почему-то радостно ответила она.
— Приду домой, заведу маг погромче, лежу и придумываю, чего бы вам такое… — Он невольно оживился при воспоминаниях и тут же испугался, словно она их могла прочесть. — Нет, вы не думайте, я бы ничего такого не сделал!
— Понимаю, насмотрелся разных ужастиков и боевиков!
— Ага! — тоже радостно согласился он. — Я себе такую штуковину придумал, с оптическим прицелом и глушителем… Вы как будто ведете урок, и вдруг — тиу-у-у-у! — он изобразил звук пролетающей пули, — рядом с вами в доске такая маленькая дырочка.
— А в меня попадал? — смеясь, спросила Наташа.
— Так, для пробы, — он смущенно шмыгнул носом и прислушался…
Было тихо… Он встал.
— А потом-то наоборот, я вас мечтал спасти! И вот спасаю…
Они осторожно пробрались к решетке, и он принялся орудовать ломиком, пытаясь поднять ее.
— Блин! — выругался он и, подняв, наконец, решетку, посмотрел на свою ладонь.
— Что? — тревожно спросила она.
— Ерунда! — он поморщился от боли.
— Покажи, — она взяла его руку. На ладони была кровь, он хотел освободить руку, но она не выпустила ее. — Подожди. — Она достала носовой платок и принялась перевязывать. — А то мало ли вдруг — заражение, — говорила она ровным голосом, но по лицу ее уже безудержно текли слезы.
— А помните, как я всем двойки в журнал поставил, ха-ха-ха!
— Ну и ничего хорошего, журнал ведь документ, потом столько волынки было, пока его восстановили… – продолжала она говорить, сильно наклонившись над его рукой, чтобы он не видел, как по ее лицу все текли и текли слезы, слезы, впервые пролитые ею не над собой, слезы радости и раскаяния за то, что она своей виной и жалкими страхами искажала представление о жизни, которая оказалась куда милосерднее, если спасен этот мальчик и если даже те невольные усилия ее души, которые она вложила в него, оказались не напрасными.
Беляков наконец заметил, что она плачет, и отдернул руку.
— Да ну, ерунда, — он сорвал повязку. — Только зря испачкали. — Но что делать с платком, не знал. — Снег идет, — посмотрел он наверх, подтянулся и выскочил из подвальной ямы.
И уже сверху протянул ей руку…

Где-то все еще стучал молоток, но его удары становились все тише и тише, пока не наступила звенящая тишина. Казалось, она повисла над всем ночным городом, который стал совсем белым от только что выпавшего первого снега. Лишь один раз эту тишину нарушила какая-то опаздывающая праздничная компания: ее смех щемящей нотой зазвенел среди улицы. А потом опять восстановилась ослепительная белая тишина.

Запись в дневнике Наташи, уже внизу на корке обложки: «Я знаю теперь точно — Он есть. Я вдруг ясно почувствовала, что Он есть, и Он милосерднее всех наших ожиданий. Он где-то рядом с нами, всегда. Я поняла это, когда мы вышли из ворот школы, падал снег, и Беляков что-то рассказывал мне о нашем спектакле и смеялся…»

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *